Потом Тайбелэ стала большой, а мамочка поменьше. Когда мамочка садилась на корточки, чтобы повязать ей платочек, они даже делались одного роста. Они смотрели тогда друг другу в глаза. Мамочкины глазки были ясные и мерцали, как звездочки.
Когда Тайбелэ стала доставать до мамочкиного животика, там поселился новенький маленький человечек, который тоже рос очень быстро, потому что ему не терпелось увидеть свою сестричку. Тайбелэ гладила мамочку, а малюсенький братец радовался и тихенько толкался под пальчиками Тайбелэ, потому что иначе пока не мог выразить свою любовь к ним.
Но в последний момент он не поверил, что все здесь его ждут и радуются его приходу – и солнышко, и черные дрозды с желтыми клювиками, и медлительные серые тучки, приносящие дождик, и курочки-пеструшки со своими желтенькими пуховыми цыпами, и разноцветные ути, и лягушки на пруду, и гусеницы-мохнатки, и душистые цветочки в садике.
А может быть, это она, Тайбелэ, плохо ему рассказала, слабо его звала?
Он раздумал появляться на свет и мамочку забрал с собой. Такого маленького нельзя ведь было оставить одного в холоде и пустоте нежизни.
Они унеслись и стали недосягаемыми сияющими звездочками в бездонном ночном небе.
Мамочка уже не могла согреть своим теплом ни Эстерку, ни Эсфирку, ни даже крошку Тайбелэ, которая больше всех обижалась на жизнь за то, что та оттолкнула от себя братика и не удержала их самое главное сокровище, дарившее всем им сияние любви, – мамочку.
Конечно, с ней можно было разговаривать, если ревнивые тучки расступались и давали прорваться звездному шепоту. Но случалось, что звезды начинали говорить все вместе, чтобы утешить всех осиротевших, оставленных на земле, и у Тайбелэ кружилась голова и в ушах звенело от напряжения, когда сквозь волны звездного шелеста она различала слабый мамочкин голосок.
Папочка совсем растерялся и загоревал, не зная, как ему управиться с тремя своими девочками, ведь он даже косички не умел им заплести, даже колыбельную спеть не мог, и Тайбелэ не знала, когда придет сон, чтобы послушно закрыть глазки перед его появлением. Она все смотрела, смотрела на свои звездочки, все перешептывалась с ними.
И тогда папочка попросил совета у Бога.
– О Господь Бог, создавший человека из праха земного! – обратился к нему папочка. – Ты создал жену человеку, ибо не было для человека помощника, подобного ему. И была она кость от костей моих и плоть от плоти моей. И была она кроткая из кротких, и Ты забрал ее к Себе, чтобы она стала Твоим ангелом. Вразуми же меня, о Господь, как мне быть с невинными душами, как мне их поднять, вскормить, воспитать?
И Господь Бог не оставил их, велел поступить как положено.
Папочка женился на родной сестре мамочки, которую никто не хотел брать в жены, хотя она была работящей и красивой. Это если слева смотреть. Потому что с правым глазом случилось несчастье: он вытек после того, как своенравная корова лягнула неумелую девочку, попытавшуюся подоить ее.
Тетя была очень разная, как две половинки ее лица. Та половинка, на которой сиял огромный рыже-зеленый глаз, была живая, дерзкая, как солнечный весенний день; другая же, с пустой глазницей, навсегда прикрытой мертвым полупрозрачным веком, выражала неизменную, непреходящую скорбь, которую так пугаются живущие, всеми силами старающиеся отогнать от себя мысли о неизбежной смерти.
Тетечка же к себе привыкла, радовалась такой, какая есть. Тайбелэ тоже радовалась ей, любовалась, как та расчесывает по вечерам свои волнистые рыже-золотистые волосы, как они закрывают ее всю, делая сказочной принцессой из красивой книжки, которую можно было рассматривать, только если как следует вымоешь руки.
Утром волосы заплетались в косу и закалывались пучком, чтобы не мешали работать. Тетя драила полы щеткой и выкрикивала сердитые песни про дурачка Ицика, у которого нет ни халы, ни простого куска хлеба, а он женится.
– Эй, Мирл, – прерывала она строгое пение, – слышишь меня, Мирл?! Если твои куры будут клевать мне огурцы, я на каждый обед буду иметь, спасибо тебе, куриный бульон!
Она в два прыжка оказывалась на огороде.
– Я уже держу одну, видишь, Мирл! Она уже смирилась, видишь, голову на грудь повесила? Ей стыдно, а ее хозяйке – нет! Смотри, в последний раз отпускаю. Лети!
Но даже глупой курице нравились сильные тетины руки, и она не спешила освободиться из плена.
Тетя могла хлопотать по дому целый день, не зная устали. Однако временами на нее нападала черная хандра, все падало из рук. Тогда она переставала сокрушаться над глупостью Ицика и замолкала, усаживалась у окошка, достав из сундучка книгу, большую-пребольшую, и читала ее, подперев рукой свою скорбную сторону лица, насовсем отгородившись от мира.
– Про что написано в той книжке, тетечка? – спрашивала Тайбелэ потом, когда черненькие буквочки в книге забирали всю тетину печаль.
– Про одну прекрасную девушку. Любила одного, а замуж вышла за другого. И весь век ему была верна.
– А как ее звали? А почему она не вышла за любимого?
Тетя горестно махала рукой:
– Эх, этот любимый… Струсил жениться, вот что! «Не гожусь, – говорит, – для семейной жизни. Я, сколько ни любил бы вас, привыкнув, разлюблю тотчас». Потом пожалел… Только поздно было. Ее замуж выдали. За генерала. Близок локоть – да не укусишь. А звали ее, как тебя, – Татьяна, Танечка.
– А были у нее детки с тем, нелюбимым? Он был плохой, обижал ее?
– Про деток не написано. Может, и были. Хотя, если бы были, она по тому, глупому, так не тосковала бы, времени бы не было. С вами ведь то одно, то другое, не поскучаешь! А муж ее был как раз очень добрый, любил ее, баловал…
– Ну и пусть бы она его полюбила, хорошего.
– Может, еще полюбит, – обещала добрая тетечка.
– Ты до этого места не дочитала, да? – допытывалась Тайбелэ.
– Где мне дочитать? Видишь, сколько дел. Вот ты научишься читать, все узнаешь и мне расскажешь.
Так Тайбелэ стала учиться читать, чтобы скорее узнать про свою тезку, чтобы скорее утешить тетечку, что все оказалось хорошо и совсем не грустно, как и положено в жизни.
Про счастливый конец всего плохого Тайбелэ давно знала, просто наблюдая за ходом вещей. Вот, например, как страшно бывает во время грозы! Их домик облепляет тревожная мгла, земля содрогается, кажется, что даже печка ходуном ходит, а через некоторое время смотришь – опять солнышко. И даже лучше, чем прежде: травка умытая, блестит, на листиках и внутри цветочков сияют драгоценные камушки-капельки, оставленные дождем, воздух свежий, душистый, и птички поют веселее, чем раньше!
Или взять ночь: какая тоска ложится на сердце, когда она подкрадывается, так жалко становится, что вот сейчас проглотит она, заберет в свой плен навсегда еще один ясный денек жизни, и никак ее не отгонишь, и никуда от нее не спрячешься! Но свет-то все равно оказывается сильнее, он возвращается и прогоняет ночь, какой бы черной и страшной она ни казалась.
