Хотя час был ранний, жизнь здесь била ключом. Обитатели чердаков при первых лучах солнца распахивали свои кривые оконца. В прозрачном утреннем воздухе звенели голоса зазывал, приглашавших горожан посетить бани. На перекрестки выползали нищие, хромые, безрукие, брели слепцы с поводырями. Ремесленники отпирали двери мастерских, слышался перестук молотов в кузнях, где уже багровели угли в горнах.
Путники ехали, глазея по сторонам. Анна кое-что помнила о Лондоне со времен своего детства, Майсгрейву же и братьям Гондам, жителям угрюмого малолюдного севера, столица казалась огромной, шумной и великолепной даже в сравнении с Йорком и Линкольном.
Война Роз, принесшая Англии столько бед, не затронула столицу, богатство которой все возрастало. Это был красивый город, обнесенный зубчатыми стенами, с рядами высоких домов, увенчанных островерхими кровлями, с выступающими один над другим этажами, со свинцовыми переплетами окон, с навесными террасами и множеством водосточных желобов, украшенных замысловатыми звериными мордами. В городе располагались и живописные парки, и сады, доступ к Темзе оставался свободным. Но главным украшением столицы было множество церквей: церковь Сент-Мэриле-Боу, Сент-Брайдз, церковь Святого Варфоломея, Саутворкский собор, церковь Святого Клемента Датского – все эти прекрасные храмы несли на себе легкие шпили колоколен, белокаменные узоры и замысловатые розетки; золоченый же шпиль огромного готического собора Святого Павла считался высочайшим в мире. Главные улицы были вымощены галькой из Темзы, а по вечерам освещались фонарями – Лондон был первой из европейских столиц, позволивших себе подобную роскошь.
Англичане тех дней разительно отличались от степенных и рассудительных нынешних обитателей туманного Альбиона. В старой веселой Англии душа человека была распахнута подобно душе ребенка. Никто не скрывал своих страстей, люди громко говорили и громко смеялись, крепко обнимались при встрече и без промедления хватались за меч в ответ на оскорбление. Улицы напоминали ярмарку, а сам город шумел так, что, обращаясь к собеседнику, приходилось кричать во весь голос. Вопли глашатаев, продавцов всяческой снеди, ржание лошадей, грохот тяжелых телег, рев ослов, визг собак… Тележки зеленщиков загромождали улицы, разносчики с корзинами на головах расталкивали прохожих, не обращая внимания на летящую им вслед ругань, нарядные горожанки глазели на разложенный на лотках товар, тут же бродячие актеры устраивали представления. Стены домов подпирали размалеванные уличные девки, уже с утра вышедшие на промысел, калеки и нищие, клянча милостыню, бросались прямо под копыта лошадей, с заунывным пением двигались церковные процессии, и над всей этой толчеей на площадях раскачивались вздутые трупы висельников – мужчин, женщин, порой даже детей.
Но Анне и братьям Гондам были привычны подобные зрелища. Куда больше внимания они обращали на лавки, пестрящие товарами, свезенными сюда со всех концов света: здесь были и заморские вина, и дорогое оружие, тончайшие шелка, парча, золотые галуны. Прилавки ювелиров мерцали блеском золота и драгоценных каменьев, вокруг лавок с перцем, имбирем и прочими пряностями витал пряный аромат, а когда они проезжали шорные ряды и склады конской сбруи, в нос ударял резкий запах сыромятной кожи.
Неожиданно дома расступились и открылась ширь темноводной Темзы, через которую тянулся знаменитый Лондонский мост – чудо, поражавшее приезжих. Мост этот был настоящей улицей на воде, основание его подпирали двенадцать арок, под которыми скользили парусники и гребные лодки. Дома стояли в два ряда, нависая над рекою, а между ними располагалась оживленная проезжая часть.
– Пуп Вельзевула! – невольно вскричал Гарри, забыв на миг о своей роли. – Вот это диво! И как все это не свалится в реку? Пусть я буду брюхат, как папа, если мне поверят в Нейуорте, что я видел все это собственными глазами!
Фрэнк толкнул брата локтем, понуждая утихомириться. Анна оглянулась на Филипа, но тот не отрываясь смотрел на страшное украшение Лондонского моста – пару насаженных на пики окровавленных человеческих голов с оскаленными зубами и пустыми глазницами. Поймав взгляд девушки, Филип кивнул в их сторону:
– Видимо, герцог Глостер уже вершит правосудие. Не поручусь, что вскоре и моя голова не окажется по соседству.
Анна побледнела и, когда неподалеку раздались звуки фанфар и появились всадники в ливреях дома Глостера, едва сдержала желание пришпорить лошадь.
Тем временем несколько герольдов, протрубив, остановились на людном перекрестке. Вокруг них сразу собралась толпа. Когда гомон стих, один из герольдов развернул свиток и зачитал указ герцога Глостера, в котором объявлялась награда тому, кто поможет властям схватить или укажет, где находится опасный государственный преступник, ярый ланкастерец Филип Майсгрейв, дерзко похитивший из-под опеки короля Эдуарда несовершеннолетнюю дочь графа Уорвика Анну Невиль. О миссии Майсгрейва, о письме к Ричарду Невилю не было произнесено ни слова, зато приводились описания внешности Анны, самого рыцаря и их спутников. Девушка невольно съежилась и поглубже надвинула на глаза шляпу, когда герольд зачитывал эти строки. Филип же сидел в седле как ни в чем не бывало, с бесстрастным лицом взирая на глашатаев.
Неожиданно Анне стало весело, а сама ситуация показалась даже забавной. Их ловят во всех портах Англии, по всем графствам, а они находятся прямо перед резиденцией Глостера и выслушивают его грозные повеления. Вся эта толпа и напыщенные герольды могут видеть их, но им и в голову не приходит, кто они на самом деле. В конце концов, она даже улыбнулась прямо в лицо сворачивавшему свой пергамент герольду.
Толпа начала расходиться. Слышны были голоса горожан:
– Уже который день они трубят об этом Майсгрейве на всех перекрестках, а награда за его голову все растет. Сорок фунтов чистого английского золота! Целое состояние!
– Да уж, куманек! И было ведь уже, что указывали на каких-то похожих путников, но всякий раз оказывалось, что не те.
– Я бы и сам указал, кабы встретил.
– Ужели бы ты, кум Джонатан, решился предать дочку славного Уорвика? Нет, я бы такого греха не взял на душу.
– Греха? Сказал тоже! Доброе дело для девицы, которая, видать, совсем ошалела, коли разъезжает в одежде стрелка, что вовсе не подобает знатной леди, да и грешно.
Анна невольно закусила губу и отвернулась. Но по другую сторону две почтенные горожанки в высоких рогатых чепцах судачили о том же:
– Святые угодники! Со дня Святой Ирины только и разговору, что об этом похищении. Будто тому рыцарю с графской дочкой некуда деваться, кроме как в Лондон. Что ж он, последний дурень, чтобы решиться на такое?
Гарри Гонд весело покосился на Майсгрейва:
– Простите, сэр, но, ей-богу, эти дамы высказываются о вас отнюдь не лестно.
– Ты бы поменьше развешивал уши, а поискал бы на мосту таверну «Золотая Чаша».
Фрэнк слегка тронул Майсгрейва за локоть:
– По-моему, это она, сэр.
И он указал на видневшуюся над входом в большой деревянный дом вывеску в виде чаши, покрытой церковной позолотой.
