Она так и сказала, что нравится ей тут с ним. Даже придвинулась, склонила голову на сильное плечо варяга. Расслабилась.
Свенельд тоже потерся щекой о ее лоб. Потом вздохнул, отбросив изжеванную травинку.
— Хорошо, говоришь? А ведь сама от меня ушла. И позови я назад — пойдешь ли?
Важное спрашивал, но спокойно, без трепета. И она так же ровно ответила: а зачем? Вот они рады свидеться, рады побыть вдвоем, да только оба понимают, что судьбы у них разные, нравы не подходящие, желания не похожие. Поэтому и не сладилось бы у них, останься вместе. Так что пусть все будет как есть. И им спокойнее, и Ольга не разгневается, не возревнует.
— Это Ольга возревнует? — переспросил Свенельд. Он мягко отстранился от ведьмы, откинулся на спину, заложив руки за голову. И вздох глубокий — так о чародейке никогда не вздыхал. — Да что я Ольге? Она вообще последнее время равнодушная какая-то стала. Посмотрит, бывало, словно и не на человека, а на цацку какую блестящую: иметь приятно, да поднадоела уже. А то, что у меня оттого еще больше тоски, ей-то что? Все ее заботы ныне о посольстве своем. О том день и ночь говорит, только это ее и тревожит. А что собирается сделать то, что для нее никто не совершал, ей даже задора прибавляет. Ибо если Ольга решила, то кажется ей, что и Днепр повернуть вспять в силах. И откуда в ней уверенность такая?
Малфрида улавливала в его голосе восхищение и почтение, а еще нежность затаенную. И подумалось чародейке: как разумница Ольга не поймет, что, сойдись она со Свенельдом, лучшего помощника в делах и более преданного друга ей и не сыскать. А вот самой отчего-то грустно на душе сделалось.
Малфрида пошла прочь. Свенельд со своего места наблюдал, как она уходит — спина прямая, голова вскинута, длинные косы ниспадают из-под удерживаемого ремешком на голове темно-алого покрывала, походка с чуть покачивающимися бедрами соблазнительная и вольная. Вот-вот, первое, что видится в Малфриде, — это ее воля. Захотела — позвала, захотела — ушла. Ранее, когда она еще Малфуткой была, она другой казалась — нежной, ранимой, беззащитной. Ту приголубить и оберегать хотелось. Но не уберег. А с этой полудикой и своевольной они бы не ужились. Такова, видно, судьба.
Малфрида шла к княгине, переговорить хотела, но замедлила шаг, увидев, что к Ольге приблизился ее священник Григорий в длинном черном одеянии, — ну, точно ворон. Ведьме казалось, что она просто осязает идущую от него враждебную силу, даже дрожь по телу пошла. А Ольга ничего, улыбнулась священнику, пошли рядом, княгиня даже на руку его оперлась. Да, странная у княгини новая привязанность. По ней Свенельд тоскует, ждет, когда позовет его пресветлая, а она все с проклятым христианином якшается.
Волхвам тоже не любо было, что правительница вблизи от их святилища привечает почитателя распятого Бога. Они так и сказали Малфриде. И общая неприязнь к христианину сразу сблизила служителей и чародейку. Они с интересом следили, как она молится у священного дуба, как протянула к нему руки, будто знала, как надо совершать служение. Но особенно поражены и смущены были волхвы, когда чародейка с грустью спросила, отчего так слабо волшебство у столь прославленного дерева Хороса, ведь немало чародейских сил за века собраться должно было?
— Ты тоже почувствовала это? — печально произнес верховный волхв. — Тогда тебе, наверное, — он быстро переглянулся с остальными служителями, — с Жерью повидаться стоило бы. Жерь в последнее время совсем перестала являться в святилище, а ведь раньше она нам помогала. Давно это было… еще когда мы доступ к воде чародейской имели.
— К воде? — заинтересовалась Малфрида. — Да и что это за Жерь такая?
Оказалось, что волхвы сами толком не знают. Жерь — существо странное и могучее. Раньше она очень жертвы человеческие любила, за то и прозвали ее Жерью. Но еще при прежних волхвах, какие подкармливали Жерь, она вдруг отказалась принимать требы. Но тогда же и силы чародейские у древа Хороса стали исчезать. Ведуны пытались вызнать, как такое происходит, но Жерь не стала отвечать.
Малфриду все это заинтриговало. Хотела было попросить, чтобы кто-нибудь проводил ее к Жери, но потом решила, что и сама разберется, куда идти надо. Ибо здесь, подле священного дуба Хороса, она уловила поток силы, какой утекал куда-то в сторону. Вот и пошла по нему, будто хищник по запаху дичи. Даже подумалось по пути: не Жерь ли эта высасывает силу из священного места?
Чародейка сначала шла по обжитым местам, селище и крепостицу местную миновала, тропинка вилась мимо засеянных горохом полей, потом мимо пасеки, где гудели пчелы. Но обжитые места вскоре остались позади, дальше рос лес, густой, мало хоженный, дичи тут водилось множество. Один раз Малфрида повстречала охотника с тушкой фазана на поясе, который предупредил одинокую бабу, чтобы к заводям дальним не ходила, мол, неладно там, и люди, и скотина пропадают, но Малфрида лишь отмахнулась. Ведь она же не была ни скотиной, ни человеком. То есть человеком все же была, но давно уже поняла, что есть в ней нечто особенное, что отличает ее от простых смертных.
Местность становилась все более дикой и глухой; кусты вставали подобно стражам, приходилось просто продираться сквозь заросли бузины и терновника. Ведьма порой раздвигала их силой заклятия, прокладывая себе путь. От этого треска испуганно разбегалась обитавшая в чаще живность, разлетались лесные птицы, испуганно кричала выпь, недовольно хрюкнув, потрусил прочь дикий кабан, раз даже бурый медведь заворчал где-то гневно. Малфрида задержалась, давая пройти косолапому. Отчего-то она страсть как не любила медведей. Была в них какая-то враждебная ей сила, с какой не так-то просто совладать. Уж лучше в стороне держаться.
Солнце все ниже склонялось к верхушкам деревьев, когда она наконец пробралась к заводям низинной Хортицы. Надо же, на острове, в возвышенной части, есть и святилище, и селение, и ладьи причаливают, а тут словно другой мир — безлюдье, тишь, дремучесть. И повсюду ощущается совсем иная жизнь, чувствуется присутствие существ, не похожих на обычных животных и людей. Малфрида стояла, замерев на месте, прислушивалась, приглядывалась. Вон болотник прошелся по заводи, только тень его корявую и разглядишь, зато слышно, как шлепает по воде лапами-плавниками. А вон водяной дух анчутка появился, тот, что стылый воздух у болота удерживает. Плавников у анчутки не имелось, по сказанию, волк ему их некогда откусил, и с тех пор бродит эта мелкая нечисть по затопленным бережкам на цыпочках, но при этом помогает себе держаться мелкими, быстро машущими крылышками, перепончатыми, как у летучей мыши. Но это Малфрида разглядела лишь после того, как анчутка присел рядом на коряге, стал рассматривать нежданную гостью выпуклыми белесоватыми глазками. Мордочка у него продолговатая, на конце пятачок, как у хрюшки, которым он шустро водит, принюхиваясь. Он навострил ушки — что-то, видать, его обеспокоило, после пискнул, как болотная птица, нырнул в заводь, только круги пошли по тихой воде. Зато вскоре ведьма высмотрела иное диво дивное: будто свет появился за деревьями на противоположном берегу и медленно приближался. Она увидела, как движется сквозь густую чащу всадник на высоком коне, каким-то чудом проходя сквозь кусты и заросли, протекая сквозь них призраком бестелесным. При этом всадник испускал сияние: светился его шлем островерхий, как у витязей Святослава, доспехи чешуйчатые то мерцали ярко, то гасли. И конь под ним, медлительный и величавый, розовато-прозрачная грива его до самой земли ниспадает, растворяясь в сыром вечернем тумане.
