Странное дело, он был больше уверен в Бьерне, нежели в Эмме. Она не скандинавка, она кокетлива, падка на лесть. Ролло всегда казалось, что есть в ней нечто изменчивое. Но будь он проклят, он слишком любит ее. И ни разу не ударил, хотя сам видел, как она кокетничала, да и от поездки в Эвре она не отказалась.
Настал май. Город украсился зеленью. Люди танцевали и пели, приветствовали май. За городом вокруг шеста майского дерева устраивались танцы, состязания в беге и стрельбе. Пастухи старались пораньше вывести стада в поле, над опоздавшими смеялись, валяли их в траве. И все это среди подготовки к войне, когда кругом были вооруженные воины, пившие брагу в честь своих прошлых и будущих бранных побед.
Война и мир соседствовали. У норманнов приближалось время жертвоприношения богам плодородия, и Ролло собирался отбыть из города через несколько дней, чтобы принести жертву Фрею близ его города Гурне, где было главнейшее святилище этого бога. Когда Ролло сообщил об этом Эмме, она согласно кивнула, заявив, что по времени языческий праздник норманнов совпадает с христианской Троицей, когда она будет в Эвре.
— Забери тебя Локи, женщина! — заорал Ролло. — Или ты совсем глупа, или туга на ухо и не слышала моих приказаний!
Эмма спокойно отложила вышивание.
— Паломники ;уже собрались в Руане и выступают со дня на день. Я дала слово отцу Франкону, что поеду с ними. Но я, так и быть, послушаюсь и откажусь, если ты пообещаешь не уделять столько внимания Лив и наконец-то отошлешь ее в монастырь, где настоятельницей служит Виберга.
Ролло вдруг отвернулся. Машинально стал оглаживать квадраты переплета на окошке. Лив — она преследовала его неотлучно, и ему это нравилось. Диво, что он до сих пор не ответил на ее призыв. Мягкая, податливая, манящая — его словно заволакивало волной этой беспредельной чувственности, когда он обнимал ее в переходах дворца.
— Если бы все монахи были такими, как ты, мои люди уже давно превратились в христиан. — Ему стоило немалого труда разжать руки. — Но я-то никогда не стану поклонником Христа.
Он оставлял ее, хотя и чувствовал себя круглым дураком. Где это сказано, что конунг не может завести себе наложницу? Он же не только не переспал после женитьбы на Эмме ни с одной другой женщиной, но словно даже опасался этого, не решаясь обидеть ее. А она… Какие слухи ходят о ней?! Эти ее вечера с Бьерном, это ее внимание к нему. Он повернулся к Эмме.
— Хорошо. Я ушлю Лив, и тебе только придется посочувствовать твоей бывшей рабыне, когда дочь Богго заведет в ее обители свои порядки. Ты же останешься в Руане. И прекратишь порочить себя, бегая за Бьерном. Они не сказали больше друг другу ни слова. Когда меж ними наступало, вместо обычных вспышек гнева, такое молчание, это был первый знак, что они и впрямь в ссоре и меж ними встала стена отчуждения.
Больше всего Эмму удивило, что епископ словно бы даже обрадовался, когда она ему заявила, что не сможет примкнуть к шествию.
— Прискорбно, весьма прискорбно, дочь моя, — говорил он, но Эмма была готова поклясться, что он едва не потирал руки от удовольствия. Потом резко посерьезнел, о чем-то задумался, да столь сильно, что словно бы и не слышал, когда Эмма дважды окликнула его. Потом очнулся, стал говорить, чтобы Эмма непременно проводила их до ворот города, и непременно под охраной норманнов, чтобы было ясно, что она остается в городе по воле супруга. Нелепая просьба. Будто Франкон хотел показать кому-то, насколько языческая жена конунга не вольна в своих решениях.
С приездом гостей во дворце было шумно, весело. Это отвлекло Эмму, однако когда настало время крестного хода и она выехала проводить паломников, то чуть не расплакалась. Франкон благословил ее, не выходя из крытого, устланного коврами дормеза. Монахи несли кресты и вышитые хоругви. Дьяконы махали кадильницами. Паломники-христиане двигались попарно в простых темных одеждах. Слышалось пение псалмов.
Викинги взирали на них с любопытством, переговаривались. Религиозный пыл христиан внушал им уважение, хотя они не понимали, какой толк в том, чтобы брести неведомо куда, неведомо зачем.
Во дворец Эмма вернулась расстроенная. С Ролло почти не разговаривала. Но и ему было не до нее. Он развернул длинный пергамент и старательно объяснял своим соратникам сложное устройство осадной башни. Его араб предложил неплохую идею устанавливать метательные машины не на одной опоре, а на двух. Это удлиняло рычаг, и машина становилась гораздо мощнее.
Бьерн Серебряный Плащ вскоре начал зевать. Ушел к Эмме, они устроились за колонной на скамье. Бьерн что-то декламировал, Эмма подбирала на лире мелодию. Бьерн сочинял хвалебную песнь в честь правителя Нормандии, торжественную, с повторяющимся припевом.
Они оба только и говорили о Ролло, но сам предмет их беседы видел, как им хорошо вместе. Чувствовал, что за ними многие следят, и старался всячески не показывать, что пребывает в напряжении. В голову лезли странные мысли. Выходит, что любить — это все время нервничать, ревновать, чего-то добиваться. И есть еще вожделение, но разве нельзя его получить на стороне?
Он пожалел, что услал в монастырь Святой Катерины Лив. Она бы развлекла его и отвлекла от Эммы. Конечно, у него могли быть и другие женщины, взять хотя бы матерей его детей! Но после случая с аббатисой они его не интересовали. И это его стало раздражать. А виной всему была рыжая Эмма. Ей бы пора припомнить все, что он сделал для нее, на какую высоту поднял. Проклятье!.. Он может в любой момент ее низвергнуть. Но он знал, что этого не сделает. Он слишком любил ее. И она дала ему законного сына, наследника!
Ролло пошел в покой к сыну. Гийом сидел на разостланной на полу шкуре, забирал у сына Сезинанды Освальда погремушку. Они были молочными братьями, так как у Эммы (кто бы мог подумать!) с самого начала было мало молока, а Сезинанда словно и ждала, когда ей предложат почетную должность кормилицы.
Старший сын Сезинанды Вульфрад что-то строил из брусочков. Когда вошел Ролло, он первый заковылял к нему. У Ролло всегда был дар привлекать к себе детей. Ролло взлохматил ему волосы. Потом взял на руки сына. Тот захныкал и успокоился лишь, когда Сезинанда торопливо протянула ему погремушку. Теперь Гийом серьезно глядел на отца. Сердце Ролло затопила нежность. Эмма пришла в детскую позже. Смотрела на них двоих сияющим взором. Они помирились. Ролло не стал ей ничего говорить о Бьерне. Но когда он ушел, с ней об этом заговорила Сезинанда. Сказала, что весь двор уже судачит о ней и Серебряном Плаще.
Птичка лишь смеялась в ответ. Что ей Бьерн? Конечно, он очень мил, с ним легко, к тому же ей нравилось заигрывать с ним, пробовать на нем силу своих чар. Ведь Ролло сейчас, кроме его похода, ничего не волновало. Поэтому, когда на другой день он опять оставил ее, она уехала с Бьерном на охоту.
Охотничьи угодья Руана начинались за болотами реки Робек, где рос тростник, полностью скрывавший всадника верхом на коне. И все же с горы, где ранее обитала Снэфрид, а теперь располагался женский монастырь Святой Катерины, все же заметили вереницу охотников. Настоятельница Bиберга вышла к дороге с явным намерением переговорить с женой правителя.
