Тот достал дудочку, подхватил мелодию. Тут и другой скоморох стал наигрывать на сопилке, а бородатый лысый дед со шрамом на темени забренчал на простецкой трехструнной балалайке. Да так верно мотив уловил, что просто диво.
Карина так бы и слушала, но не дали. Бояна от нее заслонила тучная фигура Олисьи.
— Что сидишь без дела? Поела, так будь добра помочь Ивке казан помыть.
Карина подчинилась. Во дворе у колодца помогла девочке-рабыне скрести посуду песком.
— Да я сама, сама управлюсь, — робко улыбалась та. — Вы-то небось, к такой работе не приучены. Ручки вон у вас какие холеные, беленькие.
Ишь, косенькая, а приметила. Олисья же с ней словно с прислугой. И отец ничего не замечает. Хотя… Карина оглядела себя. Понева мятая, кое-где даже рваться начала, нитками обтрепалась. На рукаве рубахи грязь, зелень от травы. Да, сразу видно, что несладко ей пришлось в последнее время… Когда от перунников в лесах заречных таилась.
Ее отвлек веселый смех за спиной. Оглянувшись, увидела, как вбежали во двор двое — парень и девушка, оба ладные, пригожие. Он стройный, плечистый, с темно-русыми кудрями до плеч, в богатой красной рубахе. Она — невысокая, гладенькая, но в поясе узкая. Светлая коса сбилась на плечо, беленый летник с вышивкой яркой. Дворовой лохматый пес так и припал, пополз к ним на брюхе, ласково поскуливая. Девушка задержалась, потрепала пса по голове. Парень же взбежал на крыльцо, окликнул:
— Идем же. Идем!
Карина заметила висевшие у него через плечо гусли.
— Это кто ж такие?
Ивка заулыбалась.
— Это? Сразу видно, что ты пришлая. Это же Кудряш и Белёна, самая славная пара в Киеве. Все женихаются, гуляют, но уже третий годок парой ходят, а над текучей водой мужем и женой все не названы.
В последних словах рабыни послышалось невольное злорадство. IКогда Карина вернулась в дом, увидела, что скоморохи теперь сидят в стороне, а подле Бояна на полавке устроилась Белёна. Оглянулась на вошедшую Карину и улыбнулась так светло, что та даже растерялась. И чего это девка так приветлива с ней? Но Белёна уже отвернулась, что-то объясняла певцу. Зато стоявший возле них Кудряш даже кудри рукой со лба отвел, глядел на Карину во все глаза. Но Белёна уже нетерпеливо дергала его за рукав.
— Так я говорю, милый? Здесь ведь помедленнее надо.
Парень склонился, слушая, как наигрывает Боян, тоже стал что-то пояснять, потом подыграл на своих гуслях. Боян кивнул, уловив мелодию. Белёна же запела:
Что ты сладко кукуешь, кукушечка,
Обещая мне долюшку долгую.
Что поешь, запеваешь, соловушка,
Беспокоя сердечко ретивое.
И были в ее голосе и легкость росы, и шорох трав, и птичьи трели. А голос… какой голос! Сильный и высокий, летящий. Карина невольно подалась вперед, смотрела на Белену, как та поет, чуть подняв голову, словно птичка. Ее слушали все: и притихшие скоморохи, и замершая с казаном на пороге Ивка, и глядевший исподлобья Третьяк. Даже Олисья слушала, подперев щеку ладонью. Один из скоморохов тонко звякнул колокольчиком, Боян согласно кивнул, и скоморох в конце каждой строфы повторял звон, словно падала серебряная капелька.
— Ох, и умница же ты у меня, — воскликнул Боян, когда песня окончилась, — ох и лелюшка!
Он обнял ее, приголубил, поцеловав в пробор надо лбом. Карина вздохнула. И ей бы хотелось вот так, как Белёна, сидеть рядом, улыбаться, слушать похвалы Бояна.
— Теперь мой черед! — сказал Кудряш.
Он прошелся по избе, устраивая удобнее на ремне гусли. Карина встретилась с плутовским взглядом его карих глаз, даже удивилась, когда он остановился напротив, чуть расставив длинные ноги в сафьяновых сапожках, улыбаясь белозубо. И заиграл весело:
Ты не прячь своих глаз-озер, дева красная.
Позволь сердцу песнь сложить да красе твоей.
У тебя косы черные, как густая ночь,
У тебя губы алые, словно маков цвет.
Карина почувствовала себя смущенной. Взглянула туда, где сидела Белёна. Но непохоже было, чтобы та гневалась, — сидела, качая в такт мелодии светлой головкой. Карине даже подмигнула. «Странная она», — подумала Карина, не видя в той ни гнева, ни ревности. А может, несмотря ни на что, девушка была уверена в своем милом.
— Кто же ты такая? — спросил Кудряш, окончив петь. — Так и хочется петь, играть, глядя на красу твою дивную.
Подошел и Боян. Карина робко взглянула на него, видела невольный вопрос в его взоре, с грустью понимая, что не узнает, забыл ее родитель.
— А ведь и впрямь, когда глядишь на такую красу, гусли сами в руки просятся.
Она потупилась, слушала, как он поет. А пел он… Другая радовалась бы, а ей вдруг грустно сделалось. Боян пел про то, как луна дрожит от страха, что нашлась ей более яркая соперница, пел, как гнутся травы и склоняются цветы, когда идет по земле дева юная, краса ненаглядная. И волнуются сердца молодецкие, так как нет им покоя, а есть одна забота, чтобы стать ладом для девы-отрады со звездоподобными глазами.
— Да она плачет! — первой заметила Белёна.
Карина и сама не заметила, как расплылись вдруг во влажной пелене цветные росписи на стенах, как бликами стали лица. Ведь единственный, кого она звала своим ладой, стал для нее первым врагом, и теперь встречи с ним она страшится, как своего смертного часа.
А Белёна уже рядом подсела, утешала, гладила ласково по плечу. Карине и хорошо, и больно от ее участия сделалось. Тут и Боян склонился над ней, отвел с ее лица упавшую волну волос.
— Вот что, девица, нам о твоей кручине не ведомо, да только негоже в моем доме горевать. Иди-ка, милая, отдохни, успокойся, а там и потолкуем маленько. Если пожелаешь.
Как-то странно он глядел на нее, Карина даже смутилась. Да только и впрямь неловко было вот так, на глазах у всех, слезы лить. Поэтому, когда что-то ворчавшая Олисья сделала ей знак следовать за ней, она повиновалась.
Ключница Боянова отвела ее в прирубок
[93]
, где сладко пахли сохнувшие по стенам травы, кинула овчины на лавку.
— Спи! — наказала.
Но Карина не могла сразу уснуть. Лежала, глядя в открытое волоковое окошко. Хотела успокоиться, но слезы сами текли из глаз, скатывались по вискам, горючие, тяжелые. И вспоминалось…
Вспоминалось, как очнулась, еще одурманенная, в древесном жилище волхва, стала вслушиваться в звучавшие снаружи голоса. Пока не разобрала слов… поняла, какую участь готовит ей сокол ее ненаглядный, варяг Торир… Участь полюбовницы Дира. Хотел хладнокровно отдать погубителю ее родни, как некогда предлагал в Копыси посаднику Судиславу. Тогда чуть не погубил ее Торир, и вот вновь лихое надумал. Но главное, как кнутом стегнула обида, что вез-то он ее с собой все время только затем, чтобы использовать… И никаких теплых чувств не испытывал. Так, пользовался, как олочайкой приблудной.
