Он вышел из здания, подреставрированного и разукрашенного к
какому-то летию Москвы и нынче уже изрядно облезшего, нашел физиономию
поприличней и сел в машину, которой физиономия управляла.
Сейчас он приедет домой, выпьет кофе, переоденется, ибо
поездная нечистота всегда была ему в тягость, и поедет на работу.
Он не любил врать и понимал, что врать придется.
Любанова не должна знать, как ее заместитель провел
вчерашний день, тем более в свете всех приключившихся событий.
Машинка ловко увернулась от ямы, подло вырытой посреди
проезжей части, как бы специально для того, чтобы в нее с разгону сигали всякие
невнимательные водители, надсадно рыкнула и вырулила к светофору перед Садовым.
Время еще раннее, так что есть надежда, что до Сокола они доберутся быстро.
Итак, что мы имеем?..
Мы имеем внезапное убийство лидера партии «Россия Правая» в
центре «криминальной столицы», совершенное на глазах у десятков людей
обыкновенных и у нескольких людей необыкновенных, о которых сегодня упомянули в
новостях.
Эти «необыкновенные» — знаменитая писательница Мелисса
Синеокова, которая почему-то сидела в сквере на лавочке, как самый обыкновенный
человек. Валерия Алексеевна Любанова, главный редактор газеты «Власть и
Деньги», которая непосредственно перед стрельбой мирно пила с убиенным кофе.
Главный редактор газеты «БизнесЪ», которого принесло именно в этот час и именно
в то место, где совершилось убийство, и — внимание! — Ахмет Салманович Баширов,
личность широко известная не только в отечестве, но и за пределами его, по
слухам, самый влиятельный человек в державе после Тимофея Ильича Кольцова или
даже наравне с ним.
Константинов позвонил Полянскому, чтобы узнать, чем
закончились переговоры. Вот это да!
Странно, что Сосницкий Вадим Петрович из Лондона не нагрянул
на такую судьбоносную встречу! Стоило бы ему нагрянуть, хотя бы для того, чтобы
своими глазами увидеть, как человек, которому он доверяет свои деньги и даже
некоторым образом имидж, за милую душу сдает его самого конкурирующему олигарху.
И при этом не испытывает ни раскаяния, ни угрызений совести, ничего такого, что
помешало бы ему вкусно пить кофе, обращать внимание на хорошеньких женщин в
баре и все такое. По крайней мере, Константинов именно так себе все и
представлял. Он плохо знал Садовникова, видел всего несколько раз в жизни, но
устойчивое недоверие к политикам подсказывало Константинову, что именно так все
и было — Садовников продался Боголюбову и газете «БизнесЪ» легко и
непринужденно: такие, как он, всегда продаются легко.
Если, конечно, им предлагают соответствующую цену.
Так что пристрелили его правильно, туда ему и дорога, но
странностей очень уж много.
Днем, в центре города, да еще и на глазах у охраны!.. Причем
не только у собственной охраны Садовникова, но еще и на глазах у охраны
Баширова, а это гораздо серьезней!
Константинов усмехнулся с некоторым самодовольством,
прищурился и посмотрел в окно. Не было ничего хорошего в том, о чем он думал,
но все же ему нравилось, что он так ловко обвел всех вокруг пальца.
Никто не должен знать, что он ездил в Питер, — и никто не
знает. Никто не должен знать, чем он там занимался, — и никто никогда не
узнает, кроме единственного человека, ради которого он проделал все это!..
Никто не сможет его победить — и глупы те, кто думает, что
его так легко взять за жабры. Он не дастся. Одного раза с него вполне
достаточно.
Наверное, он начал задремывать. Машинка ехала быстро,
пофыркивала, потряхивала содержимое, а этим содержимым как раз и был
Константинов, и привиделось ему то, старое, что больше никогда не должно
повториться.
Он студент, просто студент, и это ужасно. У него нет денег и
связей, он не курит травку, не носит пиджаков с фамилиями знаменитых модельеров
на подкладке, не подъезжает к зданию МГИМО на шикарной новой «девяточке»,
сверкающей вишневым лаком. Он поступил в вуз по «квоте».
Была «квота» на нацменьшинства и на военнослужащих.
Константинов как раз и был военнослужащим, да еще и «афганцем»! Он попал в
Афганистан под самый занавес, в восемьдесят шестом году, и в боевых действиях
не участвовал, но военного горюшка хлебнул вволю. Он поступил в МГИМО не
потому, что ему очень хотелось стать нашим посланником в Зимбабве и значительно
сверкать очками, зубами и невиданными переливчатыми костюмами или участвовать в
«перестройке и ускорении», а потому, что вуз был престижный и туда можно было
попасть «за просто так».
Константинов попал и мучился потом пять лет — он оказался
изгоем, а очень трудно быть изгоем, когда тебе двадцать два года и очень
хочется, чтобы весь этот мир, огромный и прекрасный, пусть бы и не принадлежал
тебе, но уж, по крайней мере, был бы на твоей стороне!
Весь мир ополчился против него.
У него были самые плохонькие джинсы, самые низкооплачиваемые
родители и еще дурацкий портфель из кожзаменителя, купленный на малаховском
рынке, вместо тех упоительно кожаных, в которых носили свои книжки все
остальные! И ручка у него была за сорок пять копеек; они еще страшно пачкались,
эти ручки, и пальцы у него вечно были покрыты фиолетовыми несмываемыми
кляксами.
Однажды он кому-то из сокурсников сказал нечто
нелицеприятное о «королеве курса» Брушевской, а именно, что ее прекрасное лицо
отнюдь не «обезображено» интеллектом. Ей донесли. Она была не только дура, но
еще и подлая и мстительная. Месть тоже была подлая и глупая, как сама Алиса.
Саша даже не сразу понял, кому и когда он перешел дорогу, но
только вдруг на собрании курса Алиса Брушевская обвинила его в том, что он ее…
изнасиловал.
Константинов сидел дурак дураком, ничего не понимал и только
глупо улыбался, пока Брушевская, глядя в пол и покручивая, как бы в сильном
волнении, бриллиантик на тонком аристократическом пальце, рассказывала, «как
это было».
Рассказ был замечательный, с подробностями, со слезами, с
детективной линией — Константинов заслушался даже, пока у него не потребовали
объяснений. Когда потребовали, он опять до конца не понял, чего они от него
хотят, не думают же на самом деле, что он изнасиловал дочку бывшего члена
Политбюро, которую в институт привозил шофер на черной «Волге» с номерами
«МОС»!
Он с ней, кажется, вообще не сказал ни одного слова, на
семинарах она садилась далеко от него, у окна, с Димой Долговым, у которого
отец служил в ООН, и, по слухам, Дима должен был сразу распределиться туда же,
а это сулило большие перспективы будущей спутнице Диминой жизни. «В ООН» —
тогда звучало точно так же, как на межпланетную космическую станцию.
Нет, нет, гораздо лучше станции!..
Саша Константинов, бывший воин-афганец, сын
низкооплачиваемых инженерно-технических родителей, весьма средний студент,
тяготящийся после армии своим вынужденным школьным положением, больше всего на
свете любивший почитывать на диване Роберта Хайнлайна, захлебывать его крепким
чаем и заедать черным хлебом с толстым куском любительской колбасы, вдруг
оказался… уголовным преступником.
