— Раздвиньте ноги для меня, Ивонна, — предложил он, желая продлить ее мучения, а сам отодвинулся, сидя на корточках. Она, опершись на подлокотники кресла, подняла обтянутые шелковыми чулками ноги на высоту его головы и на секунду положила их на плечи Армана — он успел ощутить прикосновение гладкой кожи на шпильках ее туфелек к своим щекам. А потом с восторгом следил, как она медленно разводит ноги в стороны — как будто перед ним открывались дверцы изящного ларца. Они расходились все шире и шире, цока под кожей не обозначились упругие мускулы и не проступили сухожилия. Ивонна все дальше отклонялась назад и наконец почти легла на спину, а длинные ноги, опиравшиеся на подлокотники кресла, разошлись в стороны под прямым углом к туловищу.
— Изумительно, — пробормотал Арман. Его взгляд приковывало розовое средоточие прелестей Ивонны. Ее тайны открылись перед ним, она предлагала себя. Арман мог любоваться ею и делать с ней все что угодно — Ивонна принадлежала ему, она отдала себя его прихоти. Не удержавшись, он наклонился и провел языком между бархатистых лепестков предложенной ему алой розы.
— Да, Арман, да! — раздался ее стон. Он мучил и дразнил Ивонну до тех пор, пока не почувствовал, что тело ее пронизывает дрожь, возвещающая приближение экстаза, — и тогда, подняв голову, улыбнулся, видя, как пылает ее лицо. Он пригрозил Ивон-не, что усмирит ее, — и сдержал слово. Дорогостоящее черно-белое платье, расстегнутое снизу доверху и скомканное под ней, превратилось в тряпку, изящная сорочка перекрутилась под мышками, леопардовая шляпка была расплющена в лепешку на кресле под седалищем своей хозяйки, и даже розовато-лиловые подвязки съехали, так что чулки болтались у щиколоток.
Но Арман, строя эти планы, как всегда, не учел собственную восприимчивость. Торжествующе глядя на распятую перед ним Ивонну, он с тайным злорадством думал о том, что сумел сбить спесь с холодной красавицы, превратив ее в это растрепанное и обезумевшее от похоти существо. Он видел, как ее грудь конвульсивно вздымается и опадает, как вздрагивает гладкий живот, как напряжены все мышцы на раздвинутых до предела ногах. Он посмотрел в лицо Ивонны, ожидая увидеть на нем полное смирение перед победителем — вместо этого темные глаза обожгли его экстатическим блеском: Ивонна знала, что он готов и жаждет войти в нее.
И она была права. Разгоряченный, дрожащий от нетерпения дружок Армана без всяких околичностей устремился в гостеприимно распахнутое влажное отверстие и утвердился в нем со всей решимостью и силой. Придерживая Ивонну за бока, Арман погружался в нее на всю глубину, пока темные завитки волос под его животом не смешались с ее руном, и наконец лег на нее. Ивонна обхватила ногами его плечи; он вонзался в ее плоть, задыхаясь от восторга, а ее обнаженные груди терлись о его грудь в такт порывистым движениям его тела.
В это время в мозгу Армана возникла одна мысль — насколько вообще возможно было думать о чем-то в эти минуты блаженства, — Ивонна является частью превосходного наследства, полученного им от Пьера-Луи. Волею судьбы мелкая супружеская неверность кузена толкнула в постель Армана прекрасную Мадлен; потом ему отдалась неистовая пышнотелая Сюзетта. Вслед за Сюзеттой в его жизнь вторглась эксцентричная Фернанда. А теперь, в результате любовной связи с Мадлен он обладает сладостным телом ее сестры Ивонны. Можно сказать, что Пьер-Луи предоставил для любовных утех Армана сразу четырех женщин. А тот в ответ подарил кузену наследника! По мнению Армана, все это выглядело вполне логично. Потом разум покинул его, наступил миг наивысшего блаженства. Он обрушился на Ивонну со всей силой страсти, и та вздрогнула и закричала, когда желание Армана излилось во влажную глубину ее тела. Мгновение экстаза, казалось, длилось вечность. Тело Ивонны подпрыгивало на кресле под его натиском, а ритмично сокращающееся лоно втягивало, засасывало его в себя.
Наконец их судороги утихли, и они расслабленно приникли друг к другу, при этом коварный дружок Армана все никак не мог расстаться с теплым местечком.
— Ох, Арман, что ты сделал со мной… — выдохнула Ивонна. Она взяла в ладони его лицо и поцеловала. — Я влюбилась, — изумленно и радостно призналась она. — Я люблю тебя, Арман.
Он поцеловал ее, прошептав свое обычное: «Обожаю тебя, Ивонна». Его мужскому самолюбию чрезвычайно льстили нежные словечки, которые женщины произносили в знак признательности за доставленное удовольствие. Он не догадывался о действительной причине настойчивости, с которой Ивонна добивалась близости с ним: ее об этом попросила Мадлен, не чаявшая от него избавиться и решившая применить тактику своего мужа. Ведь ей было известно, как Пьер-Луи отделался от своей подружки, устроив ей встречу с Арманом наедине и в таких обстоятельствах, когда можно было не сомневаться, что Арман, охваченный всепоглощающим желанием, овладеет ею.
Попросив свою элегантную сестру сыграть партию Сюзетты в этой второй комедии, где ничего не подозревавшему Арману была уготована ведущая роль, Мадлен аккуратно отдалялась от любовника, чьи достоинства стали обременительными, когда пришла пора вернуться к мужу. К счастью для Армана, мысль о подобном коварстве сестер не пришла ему в голову, и его самолюбие в этом случае не пострадало. Он не понял, впрочем, и того, что нежные слова Ивонны, сказанные, когда он расслабленно лежал на ее теплом животе в последних волнах уходящей неги, означали нечто большее, чем «все было очень мило, дорогой».
Но, как всем давно известно, человеческая натура прихотлива и непостижима, а потому непредсказуема. Ивонна с изумлением обнаружила в себе неведомые ей прежде чувства — и решила, что влюбилась в Армана. Хотя, пожалуй, вернее было бы сказать, что сначала он вывел ее из равновесия, а затем вскружил голову этой своенравной женщине небрежным отношением, к которому она не привыкла, и прихотливыми способами удовлетворения страсти.
Арман, конечно, знал, какая это умная и властная особа, но пока еще не догадывался, что Ивонна, сделав его объектом своей хищной любви, станет использовать его, как никто и никогда.
