— Мне больно разочаровывать вас, — тихо проговорила Кристабель, чувствуя, что разочаровываться самой ей еще больнее, — но то, что он привез меня сюда, ничего не значит. щ него не было выбора. Он был вынужден это сделать.
Кристабель удивилась, услышав смех миссис Берн.
— Вынужден? Гэвин? Вы когда-нибудь видели, чтобы мой сын делал то, что «вынужден»?
— Нет, — нерешительно призналась Кристабель.
— Он привез вас сюда, потому что хотел, признается он в этом или нет. И я хочу знать, почему он это сделал. Что именно вы значите для него?
— Я тоже хотела бы это знать, — вздохнула Кристабель. — Но даже представить себе не могу.
— Тогда скажите, что он значит для вас.
Кристабель молчала. Что значит для нее Берн? Только средство, для того чтобы добиться приглашения к лорду Стокли? Разумеется, нет, раз спать с ним она начала уже после того, как приглашение было получено.
Да, он ее любовник, но значит для нее больше, намного больше, чем ей бы хотелось. И наверное, больше, чем она когда-нибудь сможет значить для него.
— На это я… тоже не могу ответить, — дрогнувшим голосом ответила Кристабель.
— Вы любите его? — мягко спросила миссис Берн.
— Если люблю, то это очень глупо, — с трудом выговорила Кристабель — от волнения у нее пересохло в горле, — потому что он никогда не будет в ответ любить меня.
— Чепуха. — Миссис Берн снова немного покашляла. — Он же был влюблен в эту идиотку Анну. Как же ему не влюбиться в такую славную девочку, как вы?
Кристабель удивленно заморгала:
— Но минуту назад вы считали, что я…
— Я просто хотела быть в вас уверенной. Я верю, что Гэвин не выберет дурную женщину, но все-таки он мужчина и подвержен женским чарам.
— Гораздо меньше, чем женщины подвержены его чарам, — пробормотала Кристабель.
Миссис Берн захихикала:
— Верно-верно. Он имеет к ним подход. Но еще ни одной из них не удалось затронуть его сердце. Если вы этого хотите, вам следует знать несколько важных вещей о Гэвине. — Миссис Берн показала рукой на камин: — Там есть свеча, милочка. Зажгите ее и принесите сюда.
Кристабель подчинилась. Когда она вернулась к кровати с зажженной свечой, свет упал на лицо женщины.
Лицо миссис Берн было так страшно изуродовано, что Кристабель, хоть и ожидала чего-то подобного, не смогла сдержать испуганного возгласа и, пытаясь скрыть его, притворно закашлялась.
— Прекратите этот глупый кашель, милочка, — резким тоном произнесла миссис Берн. — У меня есть зеркало, и мне известно, как я выгляжу.
— Простите… — смутилась Кристабель.
— Не за что извиняться. Эти ожоги для меня — как почетный орден за спасение сына. Я ношу их с гордостью. — Губы, покрытые шрамами, раздвинулись в улыбке. — Почти всегда, во всяком случае.
Кристабель с ужасом подумала о боли, которую, вероятно, пришлось перенести этой женщине. У нее почти не осталось ушей, и волосы совсем не росли на обгоревшей коже черепа.
— Я слышала о пожаре, но я даже представить себе не могла…
— Что я выжила? Это было нелегко, могу признаться, но я справилась. Я не могла оставить Гэвина совсем одного на этом свете.
— Но почему же все считают, что вы погибли?
— Это долгая история. — Миссис Берн взяла у Кристабель свечу, поставила ее на столик у изголовья и похлопала рукой по краю кровати, приглашая Кристабель сесть. — Знаете, во время пожара были большая паника и неразбериха. Когда я спасла Гэвина, то тут же потеряла сознание, а он еще не пришел в себя, когда меня увезли в госпиталь Святого Варфоломея вместе с другими пострадавшими.
Они сказали ему, что я умерла, — большинство из тех, кто остался в доме, действительно умерли, и все так обгорели, что разобрать, кто есть кто, было невозможно. Прошло несколько недель, когда я смогла назвать свое имя и спросить о сыне. Миссис Берн взяла Кристабель за руку, и та разглядела, что пальцы женщины искривлены совсем не от старости, а от глубоких, неровных шрамов.
— К тому времени, когда я смогла узнать о Гэвине, — продолжала миссис Берн, — он уже жил с одним шулером, который взял его под свое крыло, и у него, кажется, все было в порядке. Я подумала, что его жизнь будет намного легче, если ему не придется ухаживать за больной, изувеченной матерью. Поэтому я попросила людей из госпиталя ничего не рассказывать сыну обо мне.
— Тогда почему…
Миссис Берн печально улыбнулась:
— Потому что мальчик оказался чересчур сообразительным. Только через год я смогла оставить больницу. Одна из сестер, работавших там, предложила мне пожить у нее в деревне. У сестры появилась возможность устроиться сиделкой к очень богатой леди, но не с кем было оставить малютку сына, и я должна была стать его няней. — Миссис Берн сильно сжала руку Кристабель. — Но я не могла уехать из Лондона, не повидав своего единственного любимого сына, хотя и не хотела, чтобы он видел меня. Правда не хотела. —Женщина снова закашлялась. — Я пошла на скачки, надев большой капюшон, скрывавший лицо, и старалась не подходить к нему близко, лишь издали смотрела, как работает мой замечательный взрослый мальчик, как ловко управляется он с рулеткой, как будто рожден для этого, как уговаривает деревенских олухов делать ставки. — Миссис Берн сокрушенно покачала головой: — Однако скачки оказались неподходящим местом для женщины, особенно для такой, как я, — ковыляющей с костылем и странно одетой. Какой-то дурак стащил с меня капюшон. Вы можете представить себе реакцию окружающих: визг, смех и все такое. — На глазах у миссис Берн выступили слезы. — Но мой мальчик… он подошел и просто натянул на меня капюшон. «Пойдемте, мисс, — сказал он, — не обращайте внимания на этих болванов».
Кристабель тоже заплакала. Слезы катились у нее по щекам, но она не вытирала их.
— Я только сказала: «Спасибо, мой мальчик», — но этого было достаточно, чтобы он узнал меня и все понял. Вы бы видели, как мы с ним обнимались, смеялись и целовали друг друга. Люди решили, что мы свихнулись. — Миссис Берн выпустила руку Кристабель, чтобы краем пододеяльника вытереть слезы. — Уже сколько лет прошло, но всякий раз, когда я вспоминаю об этом, начинаю шмыгать носом.
— Я понимаю, — прошептала Кристабель. — Кто бы не заплакал?!
Достав платок, она тоже промокнула свои глаза, а затем передала его миссис Берн.
— Знаете, а Гэвин стал бы смеяться над нами, если бы увидел, — сказала та.
— Возможно. Мужчины не понимают таких вещей. — Кристабель немного подождала, пока миссис Берн успокоится, и спросила: — А что было потом?
— Вот тогда я и заставила Гэвина поклясться, что он никому не расскажет о том, что я жива. Я сказала ему, что, если он не поклянется, я исчезну навсегда и он никогда больше меня не увидит. Он послушался, бедняжка, и я уехала в деревню, чтобы поселиться у Ады. Она и была той самой сестрой. А Гэвин остался в городе.
