— Мисс Темпл тоже была здесь. Где она сейчас?
Она снова рассмеялась.
— Вы и правда не понимаете…
Чань быстро сделал шаг вперед, схватил ее за грудки халата и швырнул на кровать — ее белые ноги при падении вспорхнули вверх. Он встал над нею, дал ей несколько секунд, чтобы откинуть волосы с лица и после этого заглянуть в его бездонные глаза.
— Нет, Маргарет, — прошипел он. — Это ты не понимаешь. Ты была шлюхой. То, что ты торгуешь своим телом, еще не значит, что ты заслуживаешь деликатного обращения, а потому ты должна понять, что меня теперь ничто не сдерживает. Ты — мой враг, Маргарет. Сегодня я поджег Франсиса Ксонка, я взял верх над немецким майором и сумел остаться в живых и ускользнуть от графини. Больше она меня не проведет — тебе понятно? В таких вещах — а я знаю в них толк — второй шанс предоставляется редко. Твои союзники упустили возможность убить меня, и я выжил. Я здесь для того, чтобы узнать — быстро узнать, — представляешь ли ты для меня хоть малейшую — малейшую — ценность. Если нет, можешь мне поверить, у меня не возникнет сомнений и не дрогнет рука, чтобы уничтожить тебя, словно ты крыса на той грязной помойке, от которой я — уж ты мне поверь — не оставлю камня на камне.
Он театральным — насколько то позволяли его способности — жестом разнял трость, надеясь, что не переборщил своей речью, и понизил свой голос:
— Итак, я задал вопрос… Маргарет, где мисс Темпл?
* * *
И только тут Чань впервые осознал всю жестокость Процесса. Женщина вовсе не была глупа, но теперь, оставшись один на один с Чанем, она, при всем своем опыте и способности к логическому мышлению, хотя ее глаза и расширились от ужаса, когда он обнажил клинок, начала вещать, словно слова были оружием, способным отразить его нападение:
— Вы глупец! Ее нет — вам ее никогда не найти, ее вам не спасти… вы не сможете это постичь! Вы как ребенок… Вы все дети… Этот мир никогда не принадлежал вам и никогда не будет принадлежать! Я была поглощена и возрождена! Я была обновлена! Вы не сможете мне повредить… вы не в силах изменить ничего… вы — червь… подите прочь от меня! Убирайтесь из этой комнаты — подите и перережьте себе глотку в подворотне!
Она начала кричать, и Чань неожиданно пришел в ярость — высокомерное презрение в ее голосе подействовало на него, как красный цвет на быка, от его сдержанности не осталось и следа. Он уронил свою трость, левой рукой ухватил ее брыкающуюся лодыжку и резко дернул ее тело себе. Она села, не прекращая вопить, лицо у нее теперь было абсолютно безумным, она даже не пыталась защититься от него, с губ ее срывалась слюна. Кинжал был в его правой руке, но он не заколол ее, он сдержался и ударил ее кулаком в челюсть. Ее голова запрокинулась — даже его пальцы заныли от боли. Речь ее стала еще бессвязнее, в уголках глаз появились слезы, волосы растрепались.
— …ничего не стоит! Брошенная… одна… сука в течке…
Он выронил нож и ударил ее еще раз. Она с хрипом рухнула на кровать, ее голова свесилась вниз, она смолкла. Чань потряс головой. Ярость его прошла. Ее презрение к нему было в равной мере и презрением к себе самой (он вспомнил, что миссис Крафт говорила о Маргарет Хук: ее отец был мельником). Слышал ли кто-нибудь в отеле ее крик, спрашивал он себя, впрочем, судя по количеству пустых бутылок, крики в номере Розамонды — графини ди Лакер-Сфорца были делом обычным. Он посмотрел на Маргарет Хук — распахнувшийся халат обнажил ее нежный живот, перекрещенные ноги, — было в ней что-то беспомощное и странно трогательное. Она была красивой женщиной. Грудь ее вздымалась и опускалась с каждым все еще неровным вдохом-выдохом. Она, как и все остальные, была животным. Он подумал о шрамах на ее спине, таких, видимо, не похожих на шрамы на лице, — и те и другие были испытанием ее покорности желаниям других, имеющих больше власти. Ее бурный взрыв сказал Чаню, что она лишь прятала свое недовольство под покровами сдержанности. Может быть, это и доставляло ей больше всего мучений. Он расправил на ней халат, позволив себе пройтись пальцами по коже ее бедра, а потом никем не замеченный вышел из отеля.
Шагая по темным улицам, Чань обдумывал слова миссис Марчмур: «ее вам не спасти…» Они могли означать, что с Селестой уже случилось что-то непоправимое или наверняка случится, и он не в силах этому воспрепятствовать. Он чувствовал тяжесть сапожек Селесты в каждом из боковых карманов своего пальто. Он чувствовал, что, скорее всего, ее увезли туда, где она целиком будет в их власти (может быть, чтобы обратить ее с помощью Процесса, а может, чтобы просто убить), но если так, почему они до сих пор не сделали этого? Его мысли снова вернулись к другому мучительному предмету — к Анжелике и стеклянной книге. Неужели они осмелятся повторить все то же самое с Селестой? Их попытки превратить Анжелику были прерваны его вторжением, но что бы произошло, если бы эксперимент закончился удачно? Нет сомнений, результат был бы чудовищный.
Первый вопрос, на который он должен был найти ответ, — куда ее увезли? Либо в Харшморт (куда отправлялись ящики), либо в Тарр-Манор (о котором спрашивала его Розамонда). Оба места были уединенными, помешать заговорщикам там было некому. Он предположил, что Свенсон добрался до Манора, а потому сам решил отправиться в Харшморт… но если в игре задействованы такие силы, может ли он надеяться на доктора — сумеет ли тот спасти ее? Он представил себе этого серьезного человека, как тот тащит неподвижную Селесту, взвалив ее себе на плечо, пытаясь одновременно отстреливаться от преследующей его банды… Нет, доктор в этой ситуации был обречен. Чань должен узнать, куда ее увезли. Неправильный ответ на этот вопрос может погубить их всех. Ему придется рискнуть и посетить библиотеку.
* * *
Как и большинство крупных зданий, библиотека стояла отдельно, других крыш по соседству не было. За высокими двойными парадными дверями и черным входом постоянно находились охранники, даже по ночам. Со своего наблюдательного поста Чань увидел солдат в черной макленбургской форме, прятавшихся в тени колонн у парадных дверей. Он решил, что солдаты есть и сзади, так что его ждут снаружи и внутри. Но ни одно, ни другое не имело значения. Чань трусцой направился к приземистому каменному сооружению метрах в пятидесяти от главного здания. На двери была простая деревянная задвижка, но точные и терпеливые действия ножом (Чань просовывал его в зазор, упирал в задвижку и отодвигал ее на долю сантиметра, потом еще раз, еще и еще) отомкнули ему дверь, он вошел внутрь и закрыл ее за собой. В тусклом свете из зарешеченного окна он увидел несколько фонарей, выбрал один, проверил, есть ли в нем масло, потом осторожно чиркнул спичкой. Он настроил фитиль на минимум — чтобы света хватило разглядеть люк в полу, поставил фонарь и изо всех сил потянул за рукоятку люка. Тяжелая металлическая крышка заскрипела на петлях, но все же открылась. Он снова поднял фонарь, заглянул внутрь и начал спускаться в канализацию.
Он делал это и раньше, когда у него возникла затянувшаяся распря с клиентом, не желавшим платить. Клиент послал своих агентов в библиотеку, и Чаню пришлось воспользоваться этим отвратительным ходом. С его одежды еще капала вода, когда он тем же вечером, разбив окно в доме клиента, разрешил разногласия с ним при помощи бритвы, но тот случай произошел поздней весной. Чань надеялся, что теперь, когда на пороге была зима, уровень воды в канализации низок и он сможет выйти отсюда, не промокнув в сточных водах. Перед ним открывался ряд скользких каменных ступенек без перил. Он спустился вниз, держа трость в одной руке и фонарь в другой, и оказался в сточном туннеле. Зловонный поток после его прошлого спуска в эти туннели уменьшился, и он с облегчением увидел с одной стороны скользкую каменную дорожку, по которой можно было идти. Он ссутулился, чтобы не задевать головой потолка, и осторожно пошел вперед.
