— Ты в порядке, сэй? — спросила Розалита.
— Да, но иногда пучит живот. Ничего страшного, пара глотков
воды все исправит.
Розалита поднялась, похлопала Каллагэна по плечу.
— Продолжай, отец, а не то мы просидим здесь до двух ночи и
горные кошки придут из пустоши до того, как ты закончишь.
— Хорошо, — кивнул Каллагэн. — Я пил, пил каждый вечер, и
всем, кто хотел слушать, рассказывал о Люпе, Роуэне, его сестре, чернокожем, который
подвозил меня в округе Иссакуена и Руте, возможно, очень веселой, но
определенно не сиамской кошке.
Так продолжалось, пока я не оказался в Топике. В конце зимы
1982 года. Вот там я и достиг дна. Вы знаете, что это такое, достигнуть дна?
После долгой паузы все кивнули. Джейк думал об уроке мисс
Эйвери и экзаменационном сочинении, Сюзанна вспомнила «Оксфорд Миссисипи», Эдди
— берег Западного моря, где он наклонился над человеком, который стал его
дином, старшим, с намерением перерезать ему горло, потому что Роланд не
разрешал пройти через одну из волшебных дверей за дозой героина.
— Для меня дном стала тюремная камера, — уточнил Каллагэн. —
Осознал я это ранним утром, относительно трезвым. Я находился не в обезьяннике
для пьяниц, а именно в камере, с одеялом на койке и даже сиденьем на унитазе. В
сравнении с местами, где мне довелось побывать, я попал в номер роскошного
отеля. Единственно, что мешало, какой-то кретин, выкрикивающий фамилии… и эта
песня.
12
Свет, падающий через маленькое, забранное решеткой окно,
серый, вот и кожа у него в таком свете серая. А руки грязные и в царапинах. Под
некоторыми ногтями черное (грязь), под другими — бурое (засохшая кровь). Он
смутно помнит, что дрался с кем-то, называвшем его сэр, и понимает, что в
камеру, возможно, попал по очень популярной статье 48 уголовного
законодательства: нападение на сотрудника полиции, находящегося при исполнении.
В голове постепенно проясняется, он вспоминает, что коп был совсем ребенок
(должно быть, в Топике берут в полицию и детей, стоит им научиться пользоваться
горшком). Он еще пытался объяснить ему, что всегда ищет новых приключений и
всегда носит шапку, потому что у него на лбу отметина Каина. «Выглядит, как
крест, — он вспоминает, что произносил эти слова (или пытался произнести), — но
это Ошмешина Хаина». Со скобами в местах переломов, удерживающими вместе куски
челюсти, произнести лучше «отметина Каина» у него не получалось.
Вчера он, конечно, крепко набрался, но сегодня чувствует
себя не так уж и плохо, сидя на койке, приглаживая рукой взлохмаченные волосы.
Во рту вкус не очень, такое ощущение, что Рута, сиамская кошка, воспользовалась
им вместо туалета, если уж хотите знать правду, зато голова не болит, как
обычно бывает после пьянки. Если бы только смолкли эти крики. Но в конце
коридора кто-то выкликает фамилии из бесконечного списка, строго по алфавиту. А
чуть ближе другой человек поет его наименее любимую песню: «Кто-то спас, кто-то
спас, кто-то сегодня спас мне жизнь…»
— Нейлор!.. Ноутон!.. О’Коннор!.. Ословски!.. Осмер!..
О’Шоннесси!..
И только до него доходит, что песню поет он сам, как в
голенях начинается дрожь. Поднимается к коленям, усиливается. Он видит, как
мышцы ног сжимаются и растягиваются. Что с ним происходит?
— Палмгрен!.. Палмер!..
Дрожь захватывает пах, нижнюю часть живота. Его трусы
темнеют в том месте, куда он выплеснул струю мочи. Одновременно ноги начинают
взлетать в воздух, опускаться и снова взлетать, словно он пытается обеими
ногами отбивать невидимые мячи. «У меня припадок, — думает он. — Вот в чем
дело. Я сейчас отключусь». Пытается позвать на помощь, но из горла вырывается
тихое хрипение. Руки начинают подниматься и опускаться. Ногами он по-прежнему
отбивает невидимые мячи, руки не отстают от ног, а дальше по коридору этот урод
все выкрикивает и выкрикивает фамилии.
— Петерс!.. Пешнер!.. Пийк!.. Полович!.. Ранкор!.. Ранс!..
Верхняя половина туловища Каллагэна начинает дергаться. С
каждым разом, когда ее бросает вперед, ему все труднее удерживать равновесие,
он все ближе к тому, чтобы повалиться на пол. Его руки взлетают вверх и
опускаются вниз. Он выбрасывает ноги вперед, ставит на пол. Потом в заднице
внезапно возникает теплый блин, и он понимает, что только что справил в трусы
большую нужду.
— Рикуперо!.. Робиллард!.. Росси!..
Его отбрасывает назад, до самой выбеленной бетонной стены,
на которой кто-то написал «БАНГО СКЭНК» и «У меня только что случился 19-ый
нервный припадок». Потом бросает вперед, он падает на колени, сгибается
пополам, как мусульманин во время утренней молитвы. С мгновение смотрит на
бетонный пол между голыми коленями, теряет равновесие, прикладывается к полу
лицом, в трех местах челюсть ломается повторно. Но четыре, должно быть,
магическое число, поэтому на этот раз он ломает еще и нос. Лежит на полу,
дергаясь, словно выброшенная на берег рыба, марая тело кровью, говном, мочой.
«Да, я умираю», — думает он.
— Рульян!.. Санелли!.. Сеар!..
Но постепенно амплитуда судорог уменьшается, они переходят в
крупную дрожь, потом в мелкую. Он думает, что кто-то должен подойти, помочь
ему, но никто не приходит, поначалу. Наконец, его перестает трясти, и он,
Доналд Френк Каллагэн, оставшись в сознании, не отключившийся, лежит на полу
камеры в полицейском участке города Топика, штат Канзас, а дальше по коридору
какой-то человек, все выкрикивает фамилии, строго в алфавитном порядке.
— Сейви!.. Серроу!.. Сетцер!..
Внезапно, впервые за эти месяцы, он думает о том, как
кавалерия прибыла на подмогу в тот самый момент, когда Братья Гитлеры
готовились изрезать его на куски в бывшей прачечной на Восточной Сорок седьмой
улице. И точно изрезали бы, а днем или двумя позже кто-нибудь случайно
обнаружил бы Доналда Френка Каллагэна, покойником и с яйцами, подвешенными к
ушам вместо сережек. Но кавалерия прибыла и…
«Не кавалерия, — думает он, лежа на полу, его лицо вновь
опушает, новое лицо становится прежним лицом. — Голос номер один и голос номер
два». Только и это не совсем верно. Двое мужчин, среднего возраста, причем
ближе к пожилому. Мистер Экслибрис и мистер Гей Кокниф Ен Йом, что бы сие не
означало. Оба перепуганные до смерти. И они имели право на испуг. Братья
Гитлеры, возможно, не порезали тысячу людей, как хвастался Ленни, но порезали
многих, а нескольких и убили, они были абсолютными отморозками, так что мистер
Экслибрис и мистер Гей Кокниф имели полное право на испуг. Все для них
обернулось хорошо, но могло и не обернуться. Что бы произошло, если бы Джордж и
Ленни развернули ситуацию с точностью до наоборот? Тогда в бывшей прачечной
«Бухта Черепахи» тот, кто заглянул бы туда первым, нашел не один труп, а три. И
уж об этот «Пост» точно написала бы на первой полосе! Эти парни рисковали своей
жизнью, а теперь, по прошествии шести или восьми месяцев, посмотрите, ради кого
они шли на такой риск: грязный, изможденный, никчемный пьяница, обоссавшийся и
обосравшийся. Не отрывающийся от бутылки ни днем, ни ночью.
