Свет сделался ярче. Первое время он болезненно резал глаза,
но постепенно глаза привыкали к свету. Они выбирались из темноты на свет, как
ныряльщики, медленно поднимающиеся из морских глубин.
Впереди протянулся огромный ангар, уходящий во тьму. Эту
черную громаду прорезали желтые квадраты света: примерно две дюжины въездных
ворот. Казавшиеся поначалу размером с окошки в кукольном домике, они выросли до
двадцати футов в высоту, когда дрезина приблизилась к ним вплотную. Стрелок с
мальчиком въехали внутрь через ворота, расположенные ближе к центру. Над ними
были начертаны какие-то незнакомые буквы. Стрелку показалось, что это одна и та
же надпись, но только на разных языках. К его несказанному изумлению, ему
удалось разобрать последнюю фразу. Надпись на праязыке Высокого Слога гласила:
ПУТЬ 10. НАРУЖУ.
ПЕРЕХОД НА ЗАПАДНУЮ ЛИНИЮ
Внутри свет был ярче. Рельсы сходились, сливались друг с
другом посредством сложной системы стрелок. Здесь даже работали некоторые
сигнальные фонари, перемигиваясь извечными огоньками: красными, зелеными и
янтарными.
Они прокатились между двумя каменными возвышениями типа
пирсов, бока которых давно почернели от прохождения сотен и сотен рельсовых
экипажей, и оказались в громадном зале наподобие вокзала. Стрелок прекратил
качать рычаг. Дрезина медленно остановилась, и они огляделись по сторонам.
— Похоже на нашу подземку, — сказал парнишка.
— На что похоже?
— Да нет, это я так. Вы все равно не поймете. Я сам уже не
понимаю, о чем говорю.
Мальчик взобрался на бетонную платформу. Они со стрелком
оглядели брошенные киоски, где когда-то продавались газеты и книжки,
обветшавшую обувную лавку, оружейный магазинчик (стрелок, испытавший внезапный
прилив возбуждения, пожирал глазами винтовки и револьверы, выставленные в
витрине, но, присмотревшись получше, он с разочарованием обнаружил, что их
стволы залиты свинцом. Он, однако, взял лук и колчан с практически никуда не
годными, плохо сбалансированными стрелами). Был здесь и магазин женского платья.
Где-то работал кондиционер, безостановочно перегоняя воздух уже не одну тысячу
лет, — и, видимо, время его подходило к концу. Внутри у него уже дребезжало,
напоминая о том, что мечта человека о вечном двигателе, даже при поддержании
самых благоприятных условий, все равно остается мечтой идиота. В воздухе
чувствовался какой-то металлический привкус. Шаги отдавались в пространстве
глухим, блеклым эхом.
— Эй! — выкрикнул мальчик. — Эй…
Стрелок обернулся и подошел к нему. Мальчик стоял перед
книжной лавкой и смотрел сквозь стекло как завороженный. Внутри, в самом
дальнем углу, сидела мумия. На ней была синяя форма с золотым кантом — судя по
виду, форма кондуктора или проводника. На коленях у мумии лежала древняя, но на
удивление хорошо сохранившаяся газета, которая, однако, рассыпалась в пыль,
когда стрелок к ней прикоснулся. Лицо мумии напоминало старое сморщенное
яблоко. Стрелок осторожно коснулся иссохшей щеки. Взвилось легкое облачко пыли,
и в щеке образовалась дыра, через которую можно было заглянуть мумии в рот. Во
рту блеснул золотой зуб.
— Газ, — пробормотал стрелок. — Раньше умели производить
газ, который так действовал. То есть так говорил Ванни.
— Учитель, который учил вас по книгам.
— Да. Он.
— Они воевали, — мрачно проговорил мальчик. — И убивали друг
друга этим самым газом.
— Да. Похоже, ты прав.
Были здесь и другие мумии. Не то чтобы много, но были. Всего
около дюжины. Все, кроме двух или трех, были одеты в синюю форму с золотой
отделкой. Стрелок решил, что газ пустили, когда на станции не было карет с
пассажирами. Возможно, в незапамятные времена эта станция приняла на себя удар
какой-нибудь армии, давно канувшей в вечность — как и причина самой войны.
Эти мысли его угнетали.
— Давай-ка лучше пойдем отсюда. — Стрелок направился обратно
к десятому пути, где стояла их дрезина. Но на этот раз мальчик его не
послушался и остался стоять на месте.
— Я никуда не пойду.
Стрелок в изумлении обернулся.
Лицо у мальчика перекосилось. Его губы дрожали.
— Вы все равно не получите то, что вам нужно, пока я жив.
Так что я лучше останусь тут. И сам попробую выбраться.
Стрелок уклончиво кивнул, ненавидя себя за то, что он сейчас
сделает — что собирается сделать.
— Ладно, Джейк, — сказал он очень тихо. — Долгих дней и
приятных ночей.
Он отвернулся, подошел к краю платформы и легко спрыгнул
вниз, на дрезину.
— Вы заключили какую-то сделку! — крикнул мальчик ему вслед.
— С кем-то вы договорились! Я знаю!
Стрелок молча снял с плеча лук и осторожно уложил его за
Т-образный выступ в полу дрезины, чтобы случайно не повредить его рычагом.
Мальчик сжал кулаки, его лицо превратилось в маску боли.
"Да, маленького обмануть легко, — угрюмо подумал
стрелок. — Сколько раз его замечательная интуиция — дар соприкосновения —
подсказывала ему эту мысль, но ты все время сбивал его с толку. А ведь, кроме
тебя, у него нет никого, то есть вообще никого".
Внезапно его поразила простая мысль, больше похожая на
озарение: всего-то и нужно, что бросить все это к чертовой матери, отступиться,
повернуть назад, взять с собою парнишку и сделать его средоточием новой силы.
Нельзя прийти к Башне таким унизительным, недостойным путем. Пусть мальчик
вырастет, станет мужчиной, и тогда можно будет возобновить этот поход — потому
что они вдвоем сумели бы отшвырнуть человека в черном со своего пути, как
дешевенькую заводную игрушку.
"Ну да, разбежался", — цинично подумал стрелок.
Потому что он понял, осознал с неожиданным хладнокровием,
что сейчас повернуть назад означает погибнуть — обоим. Или еще того хуже: быть
погребенными заживо под толщей гор, в компании недоумков-мутантов. Медленное
угасание, умственное и физическое. И может быть, револьверы его отца надолго
переживут их обоих и превратятся в тотемы, хранимые в загнивающем великолепии,
как та бензоколонка.
"Прояви мужество", — лицемерно сказал он себе.
Стрелок взялся за рычаг и принялся качать. Дрезина двинулась
прочь от каменной платформы.
Мальчик закричал: "Подождите!" — и бросился
наперерез дрезине, к тому месту, где она снова должна была въехать во тьму
тоннеля. Стрелок едва не поддался внезапному искушению прибавить скорость и
бросить мальчика здесь — в одиночестве, но хотя бы в спасительной
неизвестности.
