Отчаявшийся и подавленный, он внезапно подумал о Лене. Ее тесная дружба с Данном и явное взаимопонимание, существовавшее между ними, почти не оставляло сомнения в характере их отношений. Пол внушил себе, что этот скромный женатый человек, уже в летах, был отцом ее ребенка и постоянным ее покровителем. Этот вывод заставил его вздрогнуть, пронзил острой болью, мучительно усилившей ту, которую он ощущал при каждом вдохе и выдохе. Непреодолимое желание еще усугубить эту боль принудило его заговорить.
— Лена…
— Да?
— Вы так много для меня сделали. И я все спрашиваю себя: почему?
Она быстро отвернулась.
— Потому же, почему люди что-то делают друг для друга.
— Мне хочется, чтобы вы знали, как я вам благодарен.
— Это все пустяки.
Несколько секунд оба молчали.
— Вы, наверно, давно знаете Данна?
— Около трех лет.
— Он добр был к вам?
— Да, я всем в жизни ему обязана.
— Понятно.
Ему почудился вызов в гордом, печальном взгляде Лены. И в то же время на ее тонком лице отразилась такая бесконечная покорность судьбе, что ему стало страшно. Он отвернулся к стене.
— Так или иначе, — сказал он, — это несущественно. Я все понял.
Лена вздрогнула, побледнела, хотела было что-то сказать, но промолчала и только смотрела на него с неосознанной мольбой. Но она тут же поборола эту мимолетную слабость и решительно сжала губы.
Наступило долгое молчание. Пол закрыл глаза, стараясь подавить отрывистый горловой кашель.
— Мне очень нехорошо!
На этот раз она не стала раздумывать, а, ни слова не говоря, выбежала в прихожую, надела плащ и выскочила из дому.
Ближе всего была приемная доктора Керра — всего в каких-нибудь двухстах ярдах по Уэйр-стрит. Доктор Керр был еще молод, недавно получил право практиковать и недавно же прибил дощечку у своей двери: он очень старался сколотить практику в своем районе. Лена слышала, что это человек приятный и знающий.
Приемная оказалась закрытой, но на двери висело печатное объявление, сообщавшее, по какому телефону можно разыскать доктора Керра. Она чуть ли не бегом побежала к автомату на углу и набрала указанный номер. К телефону подошла какая-то женщина. Она сказала Лене, что доктор ушел к больному, но пообещала передать ему вызов, когда бы он ни вернулся.
Лена вышла из будки с бледным, искаженным лицом. Правильно ли она поступила, положившись на столь неопределенный ответ? Не лучше ли разыскать другого врача где-нибудь поблизости? После долгой проволочки, за которую она жестоко корила себя, ей казалось необходимым найти врача без промедления.
Когда она вернулась домой, Пол, видимо, спал. Она ждала, томясь беспокойством и напряженно вслушиваясь, не идет ли врач. Вскоре после одиннадцати — томление ее уже дошло до предела — он наконец явился. Она видела, что доктор очень утомлен, вопросы он ей задавал кратко и отрывисто, но Пола осмотрел внимательно. Покончив с осмотром, он отошел от постели больного и взглянул на часы.
— Что с ним, доктор? Это серьезно?
У Керра сегодня выдался трудный день, он даже не успел пообедать, но ответил ей терпеливо и обстоятельно.
— У него был сухой плеврит — отсюда боль. Затем начала выделяться мокрота — масса жидкости стала давить на легкое.
— Плеврит?
Это звучало еще не так скверно.
Но врач быстро взглянул на Лену и тут же отвел глаза.
— Боюсь, что у него — гнойный плеврит. А это значит — госпитализация.
Лена изменилась в лице и прижала руку к сердцу.
— Не могли бы вы наблюдать за ним здесь?
— Бог мой, конечно, нет. Может потребоваться резекция ребра. Надо осушить всю полость. Тут работы недель на шесть, не меньше. Есть у вас телефон?
— Да. В передней.
Керр пошел вниз. Лена услышала, как он говорит с больницей, подчеркивая серьезность случая, и настаивает на неотложной госпитализации больного. Вся дрожа, она спустилась к нему.
Найти свободное место оказалось очень трудно. Большинство бесплатных больниц было переполнено, а так как доктора Керра еще мало знали в районе, то ни в одной больнице не торопились пойти ему навстречу. Наконец он все-таки договорился и, сообщив необходимые сведения, со вздохом облегчения отошел от телефона.
— Его поместят в больницу святой Елизаветы. В трех милях отсюда, на Окдин-роуд… Больница небольшая, ко хорошая. За ним уже послали машину.
Санитарная машина прибыла через пятнадцать минут. Еще через десять она уже скрылась из глаз.
Все еще в страшном напряжении, сбитая с толку, измученная и подавленная собственными чувствами, Лена поднялась наверх. В маленькой комнатке было душно и пахло лекарствами. Она выключила газ, подошла к окну, распахнула его и стала глубокими глотками впивать влажный ночной воздух, потом отвернулась и, верная своей привычке, принялась убирать комнату.
Потертый пиджак Пола, который он носил все это время и в котором спал под Арками, аккуратно сложенный, лежал на стуле возле кровати. Она взяла его, намереваясь повесить в шкаф, но в это мгновение потрепанный бумажник выпал из внутреннего кармана, раскрылся и все его содержимое — в основном это были разрозненные бумажки — рассыпалось по полу.
Лена нагнулась собрать заметки — они все, без исключения, касались «дела» Пола — и стала класть их поштучно в карман пиджака. Внезапно, среди бумажных листов, ее пальцы нащупали фотокарточку. Инстинктивно она взглянула на нее. Это был портрет Эллы Флеминг, выполненный сепией на редкость лестно — Элла уж об этом позаботилась, а внизу под портретом стояло заботливо выбранное библейское изречение. Это и правда был подарок Эллы ко дню рождения Пола — ему тогда исполнилось девятнадцать лет, и можно не сомневаться, что она с многозначительным и нежным взглядом сама вложила эту фотографию ему в бумажник, надеясь, что он будет всегда носить ее на груди.
Пол забыл даже о существовании фотографии. Но в глазах Лены эти красивые черты, выразительный взгляд, волосы, лежащие мягкими волнами, и прежде всего надпись под портретом — нежная и в то же время говорившая об определенных правах — мгновенно сделали его самым дорогим достоянием Пола.
Даже вздоха не вырвалось из груди Лены, но в ее неподвижности, в оцепенелом лице, которое точно застыло — лишь подергивались уголки рта, — таилось безмерное горе. Наконец она вложила фотографию в бумажник, а бумажник — во внутренний карман пиджака. Затем она надела пиджак на плечики, повесила в шкаф и ушла на кухню. Там она облокотилась о доску камина, прикрыла глаза и отвернулась к стене.
Все последнее время она боролась со страхом, что положение, в которое она себя поставила, постыдно и немыслимо. Но никогда она не думала о такой возможности, тривиальной и все же неожиданной, разом убившей все ее надежды. Лену бросало в дрожь при воспоминании о бессмысленной борьбе с самой собой, о жалком своем малодушии. Как это глупо — принять благодарность за иное чувство! Еще немного, и она выставила бы напоказ трагедию своей жизни, но теперь она уже ничего ему не скажет. Никогда. Бесконечно униженная, она закрыла глаза, вновь во власти знакомых чувств — ненависти к себе и стыда. Сопоставляя себя, долго тащившуюся по житейской грязи, с ангелоподобным созданием, связывавшим свою судьбу с Полом, она подумала — умереть бы сейчас, немедленно, чтобы страшная боль, сдавливавшая ей грудь, поторопила конец.
