Наступило молчание. Три солдата корчили рожи и делали знаки молодым женщинам во дворе. Положение миссии представилось Фрэнсису так холодно и отчетливо, словно это была картинка, выгравированная на стали. Он должен согласиться под страхом уничтожения на эти бесчеловечные требования. И эта уступка будет только прелюдией ко все большим и большим требованиям. Страшный гнев обуял его. Во рту у него пересохло, он не поднимал горящих глаз от земли.
— Генерал Вай должен понимать, что нам потребуется несколько часов, чтобы приготовить все эти припасы для него… и я должен подготовить своих людей к уходу отсюда… Сколько времени он мне дает?
— До завтра, — быстро ответил офицер. — При условии, что сегодня до полуночи вы доставите на позицию моей пушки подношение лично мне. Вы принесете мне консервов и еще достаточное количество ценных вещей, чтобы вышел приличный подарок.
Опять наступило молчание. Фрэнсис чувствовал, что сердце его растет, увеличивается и злобно душит его. Сдавленным голосом он солгал:
— Я согласен. У меня нет выбора. Сегодня я принесу вам то, что вы просите.
— Это говорит в пользу вашей мудрости. Я буду ждать вас. И не советую вам обманывать меня.
В тоне капитана прозвучала мрачная ирония. Он поклонился священнику, крикнул команду солдатам и неуклюже зашагал к кедровой роще.
Отец Чисхолм вернулся в миссию, дрожа от ярости. Лязг тяжелых чугунных ворот, закрывшихся за ним, отдался у него в мозгу цепью звенящих лихорадочных отголосков. Каким же дураком он был, как глупо радовался, воображая, что он сможет избежать испытания. Он… кроткий голубь… Фрэнсис скрежетал зубами, а безжалостный гнев на самого себя волна за волной накатывал на него. Он резко отослал Иосифа и всех, кто, собравшись вокруг, робко молчал, люди искали на его лице ответа на свои страхи.
Обыкновенно со всеми своими горестями отец Чисхолм шел в церковь, но сейчас он не мог склонить голову и покорно пробормотать: "Господи, я принимаю это страданье. Я подчиняюсь". Фрэнсис прошел в свою комнату и с размаху бросился на плетеный стул. Его мысли беспорядочно неслись, ничем не сдерживаемые. Он вспомнил свою прекрасную проповедь о мире и застонал. К чему теперь все его хорошие слова? Что будет со всеми ними?
И еще один шип вонзился в него — ненужность, полнейшая бессмысленность присутствия Полли в миссии в такое время. Он тихонько выругал миссис Фиске за ее докучливую услужливость, из- за которой его бедная старая тетка подвергалась этому фантастическому кошмару. Ему казалось, что тяготы всего мира легли на его согнутые слабые плечи. Фрэнсис вскочил. Он не мог сдаться, и он не сдастся малодушно страшным угрозам Вая и еще более ужасной угрозе этой пушки, которая росла в его разгоряченном воображении и разбухла до таких гигантских размеров, что стала символом всех войн и всех жестоких орудий, созданных человеком для истребления рода человеческого.
Фрэнсис страдал, не зная, что предпринять. Весь в испарине от внутреннего напряжения он шагал по комнате. В дверь тихо постучали, и вошла Полли.
— Мне не хотелось бы мешать тебе, Фрэнсис… но, если у тебя есть свободная минутка… — она слегка улыбнулась, пользуясь своей привилегией нарушать его уединение.
— Что такое, тетя Полли? — он с большим усилием придал спокойное выражение лицу.
Может быть, у нее есть какие-нибудь новости, еще одно послание от Вая?
— Я была бы рада, если бы ты померил это, Фрэнсис. Я не хочу, чтобы он получился очень широким. Тебе в нем будет хорошо и тепло зимой.
Под его налитым кровью взглядом она достала шерстяной шлем, который она ему вязала. Он не знал плакать ему или смеяться. Это было так похоже на Полли. Когда раздастся трубный глас, возвещающий начало Страшного Суда, и тогда она, несомненно, выберет минутку, чтобы предложить ему чашку чая. Оставалось только подчиниться. Фрэнсис стоял, а она подгоняла полуоконченный шлем на его голове.
— Ну что ж, как будто все хорошо, — бормотала Полли критически. — Разве только чуть широк у шеи.
Склонив голову набок и поджав длинную сморщенную верхнюю губу, она считала петли костяной спицей .
— Шестьдесят восемь. Я уберу четыре. Спасибо, Фрэнсис. Надеюсь, я не помешала тебе?
К глазам его подступили слезы. Он испытывал почти непреодолимое желание положить голову на ее жесткое плечо и неистово, отчаянно закричать:
— Тетя Полли! Я в такой беде! Бога ради, скажи, что мне делать!
Но Фрэнсис не сделал этого. Он долго смотрел на нее, потом тихо спросил:
— Тебя не беспокоит, Полли, опасность, которая нам всем угрожает?
Она чуть улыбнулась.
— От беспокойства кошка сдохла. А потом… разве ты не заботишься о нас?
Ее неистребимая вера в него была как глоток чистого холодного воздуха. Фрэнсис смотрел, как Полли складывала свою работу, скалывала ее спицами и, кивнув ему, молча удалилась. Каким-то непостижимым образом за ее обыденностью, за ее видом, словно говорящим: "ничего не случилось", скрывался отпечаток более глубокого знания, Фрэнсис видел, что она все понимает. Теперь у него уже не было сомнений в том, что он должен делать. Взяв пальто и шляпу, Фрэнсис тайком пробрался к нижним воротам.
За стенами миссии глубокий мрак словно завязал ему глаза. Но он быстро пошел вниз по дороге к городу, не обращая внимания ни на какие препятствия. У Маньчжурских ворот его резко остановили, и часовые, рассматривая его, направили свет фонаря ему в лицо. Отец Чисхолм рассчитывал на то, что его узнают — в конце концов, он был известной фигурой в городе — но ему повезло сверх ожидания. Один из трех солдат, задержавших его, был из команды Шона и работал с ним во время эпидемии чумы. Этот человек сразу же поручился за него и после коротких переговоров со своими товарищами согласился отвести его к лейтенанту.
Улицы были пустынны, местами завалены камнями и зловеще безмолвны. Из отдаленной восточной части города время от времени доносилась стрельба. Следуя за своим быстро и мягко ступающим проводником, священник испытывал какое-то странное возбуждающее чувство вины.
Шон был в своем прежнем помещении в казармах. Он урвал несколько минут, чтобы поспать и лежал совершенно одетый на той самой походной кровати, которая когда-то принадлежала доктору Таллоху. Лейтенант был небрит, обмотки его потемнели от грязи, и под глазами лежали серые тени от усталости. Когда Фрэнсис вошел, Шон приподнялся, опираясь на локоть.
— Ну и ну! — протянул он. — А я воображал себе Вас и Вашу чудесную миссию там, наверху, — лейтенант выскользнул из постели, подкрутил лампу и сел к столу. — Хотите чаю? Ну, и я тоже не хочу. Но я рад видеть вас. Жаль, что я не могу представить вас генералу Наяну. Он сейчас ведет атаку в восточной части города… а может быть, казнит каких-нибудь шпионов. Он весьма просвещенный человек.
Фрэнсис, не прерывая молчания, сел к столу. Он слишком хорошо знал Шона и знал, что надо дать ему выговориться. А сегодня лейтенант был менее говорлив, чем обычно. Он настороженно посмотрел на священника.
