Я к тому тебе это говорю, чтобы ты понял — эти мужики, которые появлялись в «слепых свиньях» вечером в пятницу и субботу, когда они выходили из чащи, чтобы пить виски и трахать женщин, а не дырку от сучка, смазанную топленым жиром, если бы эти мужики не хотели пить в одном баре с нами, они тут же вышвырнули бы нас. Но дело в том, Майки, что наше присутствие или отсутствие их нисколько не волновало.
Как-то вечером один из них отвел меня в сторону — парень ростом в шесть футов (по тем временам чертовски большой) и в дымину пьяный, а запах от него шел, как от корзины с персиками, пролежавшими в ней месяц. Если б он выступил из своей одежды, думаю, она осталась бы стоять и без него.
«Мистер, эта, хочу задать тебе глупый вопрос. Ты — негр?»
«Совершенно верно», — отвечаю я.
«Commen ça va! — говорит он на французском долины Сент-Джона, который звучит почти так же, как канжунский
[180]
диалект. — Я, того, знал, что ты негр! Слушай! Однажды видел одного в книге! С такими же…» — Он не знал, как выразить свою мысль словами, поэтому протягивает руку и похлопывает мне по рту.
«Большими губами», — говорю я.
«Да-да! — восклицает он и смеется, как ребенок. — Бальшими гупами! Epais lèvres! Бальшие гупы! Я, того, хочу угостить тебя пивом».
«Так угощай», — отвечаю я, потому что не хочу его сердить.
Он рассмеялся, хлопнул меня по спине так, что я едва не пропахал носом пол, и протолкался к обитой толстыми досками барной стойке, у которой толпились примерно семьдесят мужчин и, может, пятнадцать женщин.
«Мне нужно два пива до того, как я разнесу этот сарай! — кричит он бармену, здоровенному бугаю со сломанным носом, которого звали Ромео Дюпре. — Одно мне и одно l'homme avec les épais lèvres».
[181]
И они все расхохотались, причем добродушно, без всякой злобы, Майки.
Он получает пиво, дает мне кружку и спрашивает: «Как твое имя? Не хочу, эта, называть тебя Бальшие Гупы. Не звучит хорошо».
«Уильям Хэнлон», — говорю я.
«Что ж, за тебя, Уильюм Энлон», — поднимает он кружку.
«Нет, за тебя, — возражаю я. — Ты — первый белый, который угостил меня выпивкой».
И это правда.
Мы выпиваем это пиво, а потом еще по кружке, и он спрашивает: «Ты действительно негр? Потому что, за исключением épais гуп, по мне, ты выглядишь белым человеком с коричневой кожей».
Тут мой отец начинает смеяться, и я присоединяюсь к нему. Он так смеялся, что у него заболел живот, и он зажал его руками, поморщился, глаза закатились, он закусил нижнюю губу.
— Позвать медсестру, папа? — встревожился я.
— Нет… нет. Сейчас оклемаюсь. Хуже всего, Майки, что в таком состоянии ты не можешь даже смеяться. Что и так случается чертовски редко.
Он на пару секунд замолчал, и теперь я понимаю, что тот случай был единственным, когда в наших разговорах мы почти подошли к тому, что его убивало. Может, было бы лучше — лучше для нас обоих, — если б мы больше говорили об этом.
Он отпил воды из стакана и продолжил.
— Короче, я думаю, они хотели изгнать нас из своих «свинарников» не из-за тех считанных женщин, которые туда захаживали, и не из-за лесорубов, основных тамошних посетителей. Кого мы оскорбляли своим присутствием, так это пятерых стариков из Городского совета да десяток или около того человек, которые в этом полностью с ними соглашались, элиту Дерри, знаешь ли. Никто из них никогда не захаживал ни в «Парадиз», ни в «Источник Уоллиса», они поддавали своей компанией в загородном клубе, который тогда находился в Дерри-Хайтс, но они не хотели, чтобы черные из роты Е бывали в заведениях для белых, пусть даже речь шла о шлюхах и лесорубах.
А майор Фуллер и говорит: «Я никогда не хотел, чтобы их сюда присылали. По-прежнему думаю, что это ошибка и их нужно отправить обратно на Юг или, может, в Нью-Джерси».
«Это не моя проблема», — отвечает ему тот старый пердун, кажется, Мюллер его фамилия…
— Отец Салли Мюллер? — удивленно переспросил я. Салли Мюллер училась со мной в одном классе средней школы.
Мой отец мрачно усмехнулся.
— Нет, наверное, ее дядя. Отец Салли Мюллер тогда учился в колледже, в каком-то другом городе. Но, будь он в Дерри, наверное, стоял бы рядом с братом. И, если у тебя возникает вопрос в правдивости этой части истории, могу тебе сказать, что содержание этого разговора передал мне Тревор Доусон, который в тот день драил полы в офицерской казарме и все слышал.
«Куда государство посылает черных парней — это ваша проблема, не моя, — говорит Мюллер майору Фуллеру. — Моя проблема — вы отпускаете их в увольнительную вечером в пятницу и субботу. Если они и дальше будут появляться в центре города, может случиться беда. В этом городе есть отделение „Легиона“, знаете ли».
«С этим у меня определенные сложности, мистер Мюллер, — отвечает ему майор. — Я не могу разрешить им пить в „Унтер-офицерском клубе“. И дело не только в инструкциях, запрещающих неграм пить с белыми. Они все равно бы не смогли. Это „Унтер-офицерский клуб“, понимаете? А все эти черные парни — рядовые».
«И это не моя проблема. Я просто надеюсь, что вы решите этот вопрос. Звание и должность налагают ответственность». — С этим Мюллер и отбыл.
Что ж, Фуллер решил эту проблему. В то время армейская база Дерри занимала огромную территорию, но использовала лишь малую ее часть. Все говорили, что больше ста акров. На севере граница базы подступала к Западному Бродвею, улицу отделяла лесополоса, которую специально там посадили. Теперь в этом месте Мемориальный парк, там и находился клуб «Черное пятно».
В начале 1930 года, когда все это случилось, это был всего лишь старый склад, в котором хранился всякий хлам, но майор Фуллер привел туда роту Е и сказал, что это будет «наш» клуб. Вел себя, как папаша Уорбакс
[182]
или что-то в этом роде, а может, и ощущал себя таковым, предоставляя черным солдатам место, где они могли проводить время в своем кругу, пусть это и был старый сарай. Потом он добавил как бы между прочим, что отныне в «свинарники» нам путь заказан.
Конечно, нас это разозлило, но что мы могли сделать? И тут один из наших, рядовой Дик Холлорэнн, который на гражданке работал поваром, заявил, что мы сможем тут очень неплохо устроиться, если постараемся.
Этим мы и занялись. И мы действительно старались. Устроились очень даже неплохо, с учетом всех обстоятельств. Впервые придя туда, мы, конечно, сильно огорчились. Темный, вонючий сарай, забитый инструментами и коробками и заплесневелыми бумагами. Только два маленьких окошка и никакого электричества. Пол земляной. Я помню, как Карл Рун горько рассмеялся. Помню, как сказал: «Старина майор, он настоящий принц, правда? Пожаловал нам наш собственный клуб. Что б ему пусто было!»
