— Это как?
— А ты не знал? Погоди, ты что, не был знаком с Олегом?
— Смотря с каким. Имя, прямо скажем, не самое редкое.
— Ну как с каким? С Торвальдсеном, конечно. Кроме него у нас, слава богу, пока никто не пропадал.
— Ириночка Рувимовна, вы с кем сейчас разговариваете? — улыбаюсь. — Явно не со мной. Я же у вас не работаю. И вообще в Берлине живу, уже пятнадцатый год как. Я не только вашего пропавшего Торвальдсена не знаю, а даже про саги о людях из Кошачьей долины впервые в жизни слышу. Что это такое вообще?
— Ох, миленький. Как же это может быть, что я тебе не рассказала? Наверное, уже просто вообразить не могу, что есть на свете человек, который о них не знает, я-то только ими и занимаюсь последние три года.
— Тогда понятно. В последний раз я заходил к вам, страшно сказать, почти четыре года назад. Картинку принес для переиздания «Саги о Греттире», даже не знаю, кстати, вы ее использовали или нет?
— С переизданием тогда ничего не получилось, — вздыхает она. — Но я не теряю надежды, поэтому картинку не отдам; к тому же я все равно не помню, куда ее засунула… Погоди, это что, четыре года назад было? Правда?
Ирина Рувимовна глядит на меня с таким изумлением, словно прошло не четыре года, а целых сто лет, и я вернулся из Страны Фей с седой головой, разбитым сердцем и полными карманами пепла вместо золота.
— Ну я и заработалась! Любимый ребенок на четыре года пропал, а я даже соскучиться не успела. И значит, у меня нет морального права надрать тебе уши за долгое отсутствие — вот это действительно обидно!
Я улыбаюсь. Все это совершенно в ее духе; соскучиться — ладно бы, похоже, Ирина Рувимовна так заработалась, что даже постареть толком забыла. В какой-то момент, задолго до нашего знакомства, она, надо думать, спохватилась, завела себе несколько глубоких морщин и пару шикарных складок у рта, но потом опять закрутилась, забегалась, пустила ответственный процесс старения на самотек, и теперь в свои семьдесят восемь выглядит до неприличия молодо, «несолидно», — кокетливо сокрушается она.
— Так что за саги-то? — спрашиваю. — И как это — из Кошачьей долины? Какая может быть в Исландии Кошачья долина? Откуда там кошки?
— Так вот именно из-за кошек эти саги до сих пор никто никогда не издавал! — Ирина Рувимовна воздевает к небу длинный когтистый указующий перст и торжествующе хохочет. — Все думали — фальсификация и предпочитали не лезть в это дело, чтобы не оказаться посмешищем. Понимаешь, все три существующие рукописи датируются шестнадцатым веком и, похоже, вышли из-под пера одного и того же переписчика. С одной стороны, в этом нет ничего необычного, некоторые саги были впервые записаны именно в то время. А с другой — откуда взялись кошки? И кто сказал, будто люди в шестнадцатом веке не умели развлекаться за чужой счет? Понятно, что и в этом случае документ имел бы огромную ценность, вопрос — кто рискнет написать комментарии к его изданию? И с какой позиции будет рассматривать текст? В общем, все наложили в штаны, и я, каюсь, тоже… И вдруг наши датские коллеги обнаруживают свидетельства, что в середине одиннадцатого века викинг Бьярни Горелый, сын Торстейна Едока, действительно привез в Исландию кошку и поселил ее на хуторе своего брата Эйвинда Хмурого. Это произвело на всех столь сильное впечатление, что Лошадиная долина, где в то время жил Эйвинд Хмурый, была переименована в Кошачью долину, и новое название продержалось лет двадцать — пока была жива кошка, и еще несколько лет после ее смерти. Но потом впечатления потускнели, и долина снова стала Лошадиной… Понимаешь, что это значит? Саги о людях из Кошачьей долины были созданы в течение этих двадцати лет. То есть мы имеем дело с подлинными текстами, с настоящими исландскими сагами, созданными в одиннадцатом веке, причем очень точно датированными. И конечно, я во всеуслышанье заявила, что не умру, пока их не издам. И теперь начинаю понимать, что это неосторожное заявление вполне может обречь меня на принудительное бессмертие. Ну хоть черное пятно над левой бровью пока не появилось,
[46]
и на том спасибо.
— Для вас, по-моему, бессмертие не катастрофа, — говорю я. — Из вашего ума еще поди выживи, скучно вам тоже нескоро станет, а характер у вас и так не подарок, хуже небось не будет.
— Да я не то чтобы против, — вздыхает Ирина Рувимовна. — Но не такой же ценой! Я решительно отказываюсь жить в мире, где саги о людях из Кошачьей долины до сих пор не изданы по-русски. Но именно в таком мире я и живу. Это возмутительно! И еще Олежка Торвальдсен пропал, а это уже вообще ни в какие ворота. Совсем молодой был, твой ровесник или даже немного младше, мой лучший переводчик с древнеисландского и современных скандинавских языков, кроме разве что шведского, и бог с ним. Такие переводчики раз в сто лет рождаются, поверь мне, я не преувеличиваю… При этом Олежке еще и деньги не были нужны, можешь себе представить. Работал исключительно ради собственного и моего удовольствия. Ангел.
Я и сам иногда совершенно бесплатно выполняю просьбы Ирины Рувимовны, такой поди откажи. Но картинку нарисовать — дело нехитрое и недолгое, не чета переводам, которые, если работать на совесть, отнимают все время и силы.
Поэтому я недоверчиво качаю головой.
— Он что же, жил подаянием?
— Держи карман шире! — торжествующе восклицает Ирина Рувимовна. — Олежка у нас самый настоящий богатый наследник. — И, спохватившись, печально добавляет: — Был. Не могу поверить, что его больше нет. Впрочем, он и по закону пока считается живым. Когда человек пропадает без вести, положено ждать то ли семь лет, то ли девять, прежде чем… Неважно. Честно говоря, я совершенно уверена, что Олег жив. И при этом сомневаюсь, что он вернется.
— Почему?
— Если я сразу скажу почему, буду выглядеть выжившей из ума старой дурой, — вздыхает она. — Давай так. Я тебе расскажу, что случилось, только факты, а все дурацкие умозаключения можешь делать сам. Договорились?
— Договорились. Давайте ваши факты. И прежде всего объясните, ради бога: как этот прекрасный человек умудрился стать богатым наследником, если он мой ровесник? Его папа был номенклатурный мафиози?
— Все гораздо проще. Его папа был иностранец. Датчанин. Крупный производитель какой-то лабуды — не то детского питания, не то кошачьих консервов, не то стирального порошка. А женился он на русской, из семьи эмигрантов, вроде бы очень знатной, хотя кто их теперь разберет. Факт, что мать Олега считала русский своим родным языком и сына, конечно же, с первых дней к нему приучала. При этом отец, конечно же, говорил с ним по-датски, а няней взяли старую исландку, так что ребенок до двух лет все это слушал и озадаченно молчал, а потом заговорил сразу на трех языках одновременно — вот так и растят будущих идеальных переводчиков, а как ты думал… Олег поздний ребенок, родился, когда уже не надеялись. Родители, как он сам признавал, избаловали его до безобразия, во всем шли навстречу, ничего не требовали, позволяли заниматься только тем, чего хотелось, и вот что я тебе скажу: так и формируют, что называется, хороший характер. Более покладистого человека я в жизни не видела. И менее амбициозного тоже. Обычно это очень мешает в жизни, но когда ты наследник приличного состояния, вполне можно позволить себе быть милым и мягким, не рискуя умереть в канаве.
