Встал несколько удрученный странным сном, совершил омовение и стал собирать вещи. Заснуть больше не смог. Лишь пройдя таможенный контроль и получив обратно свой паспорт
[14]
, Фархад окончательно расслабился и спокойно проспал весь полет.
На кладбище гулял ветер. Евлалии казалось, что пустынное поле с неловкими покосившимися крестами и памятниками – воистину олицетворение смерти и бессмысленности всего происходящего на земле. Вот он, белый свет, укутанный в морозный саван и украшенный ожерельями из черных веток сиротливого кустарника. Вот его пьяные служители-жрецы с изгвазданными в земле лопатами, требующие плату за окончание погребальных работ – хароны-мздоимцы, равнодушные, отрешенные, полуживые-полумифические существа с мозолистыми ладонями.
Евлалия думала о вытянувшемся в гробу отце, обряженном в старый костюм и покоившемся с таким серьезным выражением лица, словно он собирался в самое важное для него путешествие. Впрочем, на этот раз так и было. Оторвавшийся тромб прервал его жизненный путь, освободив Лалу от дальнейших мучений. Она хотела заплакать, но не могла. В ней не было ни радости, ни печали, только осознание очередного финала. Она равнодушно думала, что так лучше, иначе ей пришлось бы нанимать сиделку, постоянно заезжать к отцу и выслушивать потоки брани. И с каждым днем, с каждым часом ее ненависть бы все росла и росла, расширяясь и затрагивая других людей. В голове Лалы крутились вдруг всплывшие в памяти строки из чьего-то стихотворения: «Встречаю вечер ноябрьским снегом в лицо, прошу этой встречи и чтобы меня замело…».
Рядом с ней неловко переминался Федя, случайно (ой ли?) вернувшийся из Дели и по-рыцарски бросившийся помогать Лале с похоронами. Чуть поодаль застыла статуей Елена Капитоновна, имеющая свои понятия о приличиях и решившая отдать последнюю дань родственнику невестки. Тут же маячила соседка Валька, мучительно размышлявшая о завещании Алешеньки, как она называла отца Евлалии. Осторожные ее расспросы вызывали у Лалы жесткую ухмылку. Не то чтобы ей так уж нужно было родовое гнездо, но терять его она не собиралась. Тем более отдавать Вальке, не соизволившей ни разу проведать отца в больнице. Обряженная в китайский пуховик Валя по-шамански перетаптывалась на серовато-грязном снегу. От нее заметно попахивало алкоголем, что было вполне присуще ей. Больше на похороны никто не пришел. Фархад улетел в Мекку, Марта незадолго до печального события взяла отпуск и уехала в Индию, практически без объяснения причин. Они только немного поговорили перед ее отъездом, за несколько дней до смерти Лалиного отца. Произошла этакая рокировка Марты с Федей, в очередной раз поставив Евлалию перед фактом странных совпадений. Она не раз задумывалась над тем, кто же ведет с ней игру в шахматной партии жизни, и ответа не находила.
За последнюю неделю Лала похудела, осунулась. Под глазами залегли синеватые тени. С покойным прощались буднично, без слов. Лала кинула горсть мерзлой земли в яму и отошла. За ней последовали остальные. Отойдя, они беспомощно оглянулись на девушку, словно в поисках очередной команды или одобрения. Она сделала знак харонам, и те деловито забросали яму землей вперемешку со снегом. Близилась зима. Природа пребывала в коматозном состоянии ноябрьского полусна-полубреда. Заказанный Федором автобус ждал их за воротами, чтобы отвезти в кафе на поминальную трапезу – обряд, имеющий языческие корни. Слава богу, что муж догадался заказать отдельный кабинет. Лале совершенно не хотелось туда ехать, но и отказаться никак нельзя. Так хоть их семейные «скелеты в шкафу» не придется выносить на всеобщее обозрение, и то благо.
– Что ты собираешься делать дальше? – нарушил воцарившуюся за столом тишину Федор, когда были произнесены все полагающиеся слова в память безвременно ушедшего Алексея Николаевича.
– Не знаю, не думала, – вяло ответила Евлалия. – Пока как-то нет ни сил, ни желания.
– Я готов тебе помочь, чем могу.
– Спасибо, Федор. Я очень ценю твою поддержку.
– Ох, Лешенька!.. – истошно заголосив, прервала их разговор Валя. – На кого ж ты нас покинул, сокол ясный!
– Закачивайте комедию, Валентина, – холодно произнесла Евлалия и посмотрела на соседку так, что та предпочла заткнуться. – Вам ли было не знать про его характер, так что не надо тут юродствовать. Как говорится: о мертвых либо хорошо, либо ничего, но в данной ситуации получается, что единственно возможное – все-таки ничего.
– Ты, деточка, не в себе от расстройства, – робко возразила Валентина, не желая ссориться, пока не выяснится содержание завещания. – И многого не знаешь. Мы за последнее время с Лешей сильно сблизились, иногда вечера вместе коротали. Он был неплохим человеком.
– Когда-то давно, может быть. Но не в последние пятнадцать с лишним лет. Мне довелось испытать приятность его характера на своей шкуре. Так что будьте добры, помолчите.
– Евлалия, – вмешалась в разговор Елена Капитоновна, – ты недопустимо ведешь себя с людьми. Пожалуйста, соблюдай хотя бы видимость приличий.
– Иначе что? – посмотрела на нее Лала.
– Иначе ты сама будешь сожалеть о том, что не смогла проводить отца в последний путь достойно. Мы, люди не такие уж близкие Алексею Николаевичу, переживем, а вот ты сама – нет.
Евлалию настолько поразила эта фраза Елены Капитоновны, что она не стала отвечать сразу. Откуда эта старая высохшая карга, мучившая ее на протяжении нескольких лет, может знать про нее столько? Как и каким образом оказалась мудрой до такой степени, чтобы унять ее одной фразой, не снисходя до банальной перебранки? Или воистину в ней бродили какие-то дворянские гены далеких предков, проявившиеся вдруг в нужный момент?
– Вы правы, Елена Капитоновна, – примирительно сказала Лала. А потом по-детски беспомощно добавила: – Я больше не буду.
После поминок Лала поехала в отцову квартиру. Сидела на диване, листала старый детский альбом. Вспоминала. Свое золотое сусальное детство, бедное, нищее, но трогательно-нежное тем самым абрикосовым пушком падающих под копыта овцам плодов. Черно-белые фотографии хранили настроение тех лет, но лишь подтверждали: прошлое мертво, к нему нет возврата. Надо жить дальше. Чем? Федор настойчиво предлагает попытаться наладить отношения. Он сильно изменился. Загорел. Стал более собранным. Изменился внутренне. В нем появился стержень, которого раньше не было. Жаркое солнце Дели иссушило его лицо, прорезав тонкую сеть едва заметных морщинок, и сделало Федора более привлекательным. Елене Капитоновне отсутствие сына тоже пошло на пользу. Вон как она сегодня разошлась… Выдала Лале по первое число и глазом не моргнула! Правильно, в общем, поступила. Надо будет с ней как-нибудь поговорить по душам. Судя по всему, игры закончились. Наступило время рутинной реальности. Что ж… Фархад оказался романтической историей в духе женских романов, но все такие сказки рано или поздно заканчиваются. Уехав в паломничество в трудный для Евлалии момент, он сам выбрал свой путь. Да и последние его разговоры о мусульманстве были для Лалы излишними. Возможно, религия – неплохо, но очень непривычно. А потом: «Каждый сверчок – знай свой шесток», то есть каждому своя вера или безверие. Фархад хотел жениться по мусульманскому обряду, но Лала не готова была принять его веру, у нее и своей-то, по сути, не было, а уж примерять чужой наряд и вовсе глупо.
