— До чего же ты глуп, Гидеон.
— Кто-то из нас должен мыслить трезво.
Он хотел, чтобы она отпустила его с миром. Ну что же, он выбрал не ту женщину, если рассчитывал, что она на это пойдет. До сих пор ее заставляло бороться лишь сознание того, что он ее любит, даже если не хочет этого признавать. Эта битва была опасной — в ней могли погибнуть они оба.
Ногти ее больно впились в ладони, но эта боль была ничто в сравнении с тем, какую боль причинил ее сердцу его отказ от счастья.
— Мы хотим друг друга.
Гидеон мрачно усмехнулся.
— Да, желание есть. Столько, что можно весь мир подпалить. Но одного желания мало.
И, когда ее хрупкий рай рассыпался в прах, она прекратила лгать ему и себе.
— И любовь есть. Мы любим друг друга. Ты сказал мне однажды, что любишь меня.
— Я не имел права признаваться тебе в любви. Надеялся, ты забудешь об этом.
Забыть? Эти слова впечатались в ее сердце, словно их выжгли, будто клеймо.
— Не надейся.
— Я так обидел тебя, что вину свою мне ничем не искупить.
Она теряла терпение.
— Каким образом ты меня обидел?
Он побледнел.
— Заставил тебя поверить, что мы можем жить вместе. Приходя к тебе в постель ночь за ночью, тогда, как все мои принципы восставали против этого. Как честный человек, я должен был оставить тебя в покое. Связав тебя узами благодарности… — Последнее слово он буквально выплюнул, словно ругательство, — …которые ты никогда не разорвешь, даже когда поймешь, что то, что ты чувствуешь сейчас, не больше чем иллюзия.
Чариз вздрогнула. Неужели Гидеон до сих пор не верит, что она его любит? Не может этого быть, неужели он считает ее глупой девчонкой, сотворившей себе кумира? Эта мысль причиняла ей боль.
Она сделала судорожный вдох и напомнила себе, что он любит ее, как бы ни было трудно поверить в это, когда он изливал на нее гнев и насмехался над ней. Но сейчас бой шел не на жизнь, а на смерть. И на кону стояла ее жизнь. Она не могла допустить, чтобы он ее победил.
— Я забыла, что ты настолько мудрее и старше меня.
Лицо его стало как маска. Однажды его холодная надменность заставила ее отступить. Но сейчас, после того как она не раз и не два видела, как он стонет в пароксизме оргазма, ее не так-то легко было ввести в заблуждение. Она знала, что у него там, под маской: тревога, страх, гнев и отчаяние.
— После Рангапинди я чувствую себя тысячелетним старцем, — сказал Гидеон.
И столькоторечи было в его словах, что у Чариз от жалости к нему сжалось сердце.
— Гидеон, я не сбрасываю со счетов того, что пришлось тебе пережить, — уже мягче сказала она. — Я не обманываю себя относительно того, чего тебе стоил тот год. Но это не означает, что ты всегда прав. Сейчас, кстати, ты глубоко заблуждаешься.
— Ты вынуждаешь меня к откровенности.
Под скулой его дернулся мускул. Он подошел к окну, схватившись одной рукой за портьеру.
— Позволь мне выложить тебе некоторые факты. Если ты способна воспринимать унылую реальность.
— Я лучше воспринимаю факты, чем ты, — процедила Чариз сквозь зубы. Ее больно жалил его насмешливый тон. — Но, прошу тебя, открой мне глаза.
Он стоял к ней в профиль, но это не помешало ей увидеть, что губы его раздраженно поджаты.
— Хорошо, — бросил он. — Я возвращаюсь в Пенрин для трудной и скудной жизни. В изоляции. В одиночестве. Ты самая богатая наследница королевства. Я физически и эмоционально не способен предложить тебе ту жизнь, какой ты заслуживаешь.
Чариз ушам своим не верила.
— Ты отвергаешь меня потому, что думаешь, будто я буду тосковать по балам и праздникам? Словно в жизни у меня нет ничего важнее?
— Проклятие, Чариз! Я урод, я трус, я почти безумец. Я не выношу, когда вокруг меня люди, я не выношу чужих прикосновений. Несмотря на тот ненасытный голод, который заставляет меня постоянно желать тебя, я не изменился. Пойми, ты хочешь невозможного!
Шагнув к нему, Чариз запальчиво ответила:
— Из-за этого ненасытного голода. Мне наплевать на других людей. Мне нужен только ты.
— Ты говоришь так сейчас. А что будешь чувствовать лет через двадцать, когда потратишь свою молодость на мужчину, существующему лишь в твоем воображении?
Она не могла сомневаться в его искренности. Но он заблуждался. Чариз сердито хмыкнула:
— А что, если я беременна?
Гидеон еще больше побледнел. Глаза его горели.
— Ты не хочешь от меня ребенка?
— Не выразить словами, как я его хочу.
Чариз положила дрожащую руку на живот.
Гидеон перехватил взглядом ее жест, и на лице его отразилось отчаяние.
— Господи, ты беременна?
Беременна ли она? За всеми недавними событиями она потеряла счет дням. И, сосредоточив все свое внимание на Гидеоне, она едва думала о возможных последствиях их близости.
— Пока еще рано об этом говорить. Ты по-прежнему намерен отослать меня прочь, если даже я ношу твоего ребенка?
— Не знаю.
И тогда сарказм вновь проник в ее голос.
— Странно, что ты так потрясен! Естественный результат того, чем мы с тобой занимались эти две недели, — ребенок. Не может быть, чтобы ты разу не подумал об этом.
— Конечно, я знал, что рискую, — помолчав, сказал Гидеон. — Но если я не гожусь на роль мужа, то тем более не гожусь на роль отца. Если у нас будет ребенок… он должен уехать с тобой.
— Почему кто-то должен куда-то уезжать?
— Ты что, не слушаешь?
— Все, что я слышала — полная ерунда.
Она отвернулась и пошла в спальню. Она чувствовала себя подавленной, злой, уставшей донельзя. Попытки заставить Гидеона внять голосу разума сильно напоминали попытки сдвинуть гору, раз за разом бросаясь на нее.
Был миг, когда ей показалось, что ей удалось поколебать его уверенность в своей правоте. Она ошибалась, когда решила, что увидела это в его лице в тот момент, когда он спросил, не беременна ли она. Он злился на себя. И на нее.
Но кроме гнева было что-то еще.
Она увидела тоску.
Он смотрел на свое безрадостное будущее далеко не смиренно. Совсем не так, как хотел, чтобы думала она. Если у нее будет ребенок, Гидеон ее не оставит. Ей это подсказало сердце.
«Господи, только бы я оказалась беременна».
Когда она протянула руку к ручке двери, он глухо заговорил. Она оглянулась и посмотрела на него. Он выглядел усталым и, странное дело, поникшим, словно побитым, хотя он сумел отразить все ее атаки.
