Посмотрим, что будет, когда до него доберется толпа!
Похороны завтра ночью. Я, как ближайший из его родственников мужского пола, находящихся сейчас в Риме, произнесу панегирик. Погребальный костер будет разложен на Марсовом поле, но траурные дроги вывезут на Форум, и церемония прощания состоится там. Если ты пожелаешь присутствовать, вместе с Кальпурнией займи место на ступеньках храма Весты. Лепид выставит там солдат и обеспечит вашу безопасность.
Голова моя закружилась. Октавиан должен стать его сыном? Взять его имя? Но ведь уже есть сын Цезаря, носящий его имя — Птолемей Цезарь.
Может ли быть два Цезаря?
Словно Октавиан вообще способен стать Цезарем! У них и родство-то дальнее, он лишь внучатый племянник, и сходства нет ни малейшего. Октавиан хилого сложения, он не воин, не атлет, не оратор — никто.
Что побудило Цезаря принять столь странное решение? И почему он не предупредил меня?
Похоже, я очень мало его знала. И могла бы узнать много нового, если бы боги дали нам время.
В ночь похорон я отправилась на Форум, словно увлекаемая сильным ветром. Задолго до темноты меня пронесли на носилках мимо огромного погребального костра на Марсовом поле, рядом с гробницей дочери Цезаря Юлии. Поленья были аккуратно уложены и украшены. Меня передернуло. Мысль о сожжении тела претила мне, но, с другой стороны, римлянам так же претил наш обычай бальзамирования. В конце концов, смерть есть смерть, а как проводить умершего в последний путь — не так уж важно.
Кальпурния уже была там, на ступеньках круглого храма Весты. Увидев меня, свою сестру по несчастью, она почти обрадовалась.
— Они уже на пути сюда, — сообщила она. — Они забрали… забрали его из дома сегодня утром. Смотри! Видишь, куда его положат!
Она указала на огромные погребальные дроги, изготовленные в виде храма Венеры Прародительницы. Под колоннами его дожидалось ложе, устланное пурпурной тканью и золотой парчой.
Потом зазвучала мерная погребальная музыка. Люди подхватывали ее, издавая печальные стоны и раскачиваясь под бой траурных барабанов.
По всему Форуму были зажжены факелы, заливая его золотистым светом. Я увидела направлявшуюся к нам процессию и услышала вздох, что вырвался у множества людей одновременно.
К дрогам приближались богато изукрашенные носилки. Их несли четыре магистрата. Носилки торжественно поставили на ложе из слоновой кости. Магистраты отступили, а на дроги взобрался Антоний, великолепный в своем парадном консульском одеянии.
Сначала глашатай звенящим голосом продекламировал все указы, принятые сенатом и народом Рима от имени Цезаря, включая клятву верности, которую принесли ему ранее. При этом люди издали стон. Потом он перечислил его войны и сражения, побежденных врагов и отправленные домой сокровища, присоединенные к владениям Рима территории, а также благодарности Цезарю от имени сената и народа.
Затем Антоний встал рядом с дрогами и принялся звучно распевать похоронный кант. Народ вторил ему, стеная и раскачиваясь из стороны в сторону.
Песнь завершилась. И тогда Антоний, славившийся своим ораторским искусством, начал свой панегирик. Его звучный голос разносился по всему Форуму.
— Цезарь! Цезарь! — восклицал он. — Появится ли когда-нибудь в Риме другой, подобный тебе — тому, кто любил Рим нежно, как сына, кто заботился о нем, как о жене, кто чтил его, как родную мать? Нет и нет, никогда, никогда, никогда!
Высоко подняв голову, Антоний обвел взглядом толпу.
— Для богов Цезарь был верховным жрецом, для нас — консулом, для солдат — императором, для устрашения врагов — диктатором. Но к чему подробности, когда хватит одного: вы назвали его «отцом отечества», не считая всех остальных его титулов.
Он повернулся и указал жестом на ложе из слоновой кости, где возлежал Цезарь.
— Однако наш отец, верховный жрец, неприкосновенный герой и бог мертв. Отчего же он умер? Увы, не от недуга, не от старости, не от раны, полученной в бою с врагами, и не от порчи, наведенной чужеземными чародеями. Нет! Он, кто повел армию Рима в Британию, сражен заговорщиками в родном городе!
Его голос гремел. Правой рукой он сделал широкий жест, обводя площадь и словно предъявляя обвинение всем присутствующим.
— Тот, кто расширил границы Рима, попал в засаду в его стенах! Тот, кто построил для Рима новое здание сената, убит в нем! Отважный воин — безоружен! Радетель о мире — беззащитен! Судья — убит без суда! Магистрат — пал жертвой беззакония! Тот, кого не сумел убить ни один из врагов, включая морских разбойников, — принял смерть от рук сограждан! Тот, кто так часто проявлял милосердие к товарищам, — погиб от их рук!
Он снова повернулся к Цезарю и воскликнул, обращаясь к нему:
— Так какой же смысл, о Цезарь, был в твоем гуманизме, к чему твоя неподкупность, зачем нужны законы? Ты принимал указы, защищающие граждан от покушений врагов, а сам безжалостно убит людьми, называвшими себя твоими друзьями! Жертва политического убийства, ты лежишь мертвый на Форуме, где недавно праздновал триумфы, с венком на челе. Смертельно раненный, ты был брошен на ростру, откуда так часто обращался к народу. Горе тебе, облачившемуся в пурпур лишь для того, чтобы он стал твоим саваном!
Его голос дрогнул, и слезы заструились по лицу.
И в этот момент неподалеку от похоронных дрог кто-то выкрикнул цитату из хорошо известной пьесы Пакувия:
— «Что ж, выходит, я спас этих людей для того, чтобы они могли убить меня?»
Казалось, это голос самого Цезаря.
Неожиданно Антоний схватил окровавленную тогу Цезаря, поднял ее на своем копье и стал размахивать ею. В свете факелов были видны уже потемневшие пятна крови и зияющие дыры.
— Узрите! Узрите! Узрите, как жестоко он убит! Он любил Рим так сильно, что оставил вам свои сады и завещал огромные деньги. Такую награду получил он за любовь к тебе, народ Рима!
Антоний размахивал тогой, как боевым знаменем, и толпа откликнулась диким ревом.
С криками «Цезарь, Цезарь!» люди устремились к дрогам и, словно по волшебству, принялись складывать погребальный костер из всего, что было вокруг, — столов, стульев, скамеек.
— Здесь! Здесь, на Форуме! — кричали они, громоздя гору из мебели.
Антоний поспешно спрыгнул с помоста как раз перед тем, как первый факел пролетел, вращаясь, и упал на эту груду. Посыпались искры, дерево занялось. За первым факелом последовали другие.
Люди устремились к ревущему пламени, когда оно взметнулось вверх, к Цезарю.
Цезарь! Мое сердце окаменело, когда я увидела, как языки пламени лижут его ложе и подбираются к телу. Люди стали срывать и бросать в огонь свои одежды. Официальные плакальщики, наряженные в четыре его триумфальных одеяния, порвали платья в клочья и тоже швырнули в огонь. Солдаты кидали туда дорогие нагрудники, а женщины — украшения, как будто костер был жертвенником, а все они совершали жертвоприношение богу.
