Сопротивляться не имело смысла. На тетю Джоанну не действовало ничто, даже грубые слова, к которым рано или поздно прибегали нее отчаявшиеся мужчины. До поры до времени они посмеивались над впавшей в неземную любовь мисс Меррисон, кое-кто даже отвечал на послания, чем вызывал у тети неуемный восторг. Она считала это доказательством любви избранника, даже если письмо не содержало ничего, кроме обычных вежливых фраз. Потом наступала стадия недоумения: джентльмен старался намекнуть, что вовсе не намерен жениться на тете Джоанне. Эти намеки она игнорировала, пока они не становились совсем уж очевидными. Тогда тетя обижалась и снова принималась строчить послания — на сей раз полные гнева и фраз «мы расстаемся навсегда», «прощайте же навеки». Обрадованный мужчина переставал отвечать, думая, что на этом все.
Не тут-то было. Выждав несколько дней, тетя Джоанна отсылала избраннику письмо, в котором великодушно его прощала, и все начиналось по новой.
В конце концов, когда проходило достаточное количество времени (обычно каждая история длилась года два и вспоминалась потом неоднократно), тетя делала неутешительный вывод, что «этот мужчина меня недостоин», рвала с ним всяческие связи, после чего принималась страдать. Страдать она умела хорошо, со вкусом. В ход шли лекарства и консультации у лучших врачей Лондона, чтение соответствующей литературы (особенно, подходили предсмертные стихи Вийона), заявления, что жизнь завершена, и обещания покончить с собой в ближайшие дни. Племянницам предлагалось суетиться вокруг, подносить нюхательные соли, выслушивать бесконечные рассуждения на тему человеческой природы, утешать тетю и отговаривать ее наложить на себя руки. После нескольких недель такой свистопляски, когда сестры бывали уже по горло сыты сочувствием и христианским милосердием, тетя Джоанна трагическим голосом сообщала миру, что переродилась и собирается провести на грешной земле еще немного дней. Через некоторое время она встречала следующего кавалера, имевшего глупость ей улыбнуться, и нежное сердце тети освещалось очередной любовью на сей раз, конечно же, величайшей на земле и настоящей.
Два года назад тете исполнилось пятьдесят, и она дала торжественную клятву покончить с прошлым раз и навсегда и не искать больше счастья. Если Господь желает, чтобы она осталась старой девой, что ж, так тому и быть. Однако в последние дни Тиана удавливала знакомые признаки беспокойства, проявлявшиеся тогда, когда тетя находилась в самом начале новой любви. Если это действительно так и тетя Джоанна решила попытать счастья еще разок, племянницам предстоят нелегкие времена.
Тетя Джоанна, высокая сухопарая женщина с гладкими темными, стянутыми в пучок волосами, раскинулась на кушетке и обмахивалась париком. Рядом в кресле устроилась Клара с книгой в руках, уже одетая для выезда в темно-серое платье. Ничего вычурного, все просто, как и в туалете Тианы.
— Ах, это ты, девочка моя! — провозгласила тетушка. — Прекрасно выглядишь, прекрасно. Впрочем, в твои годы я тоже блистала, но они, увы, невозвратно прошли…
— Вы прекрасно выглядите, тетя Джоанна! — польстила ей Тиана.
Она немного жалела тетушку, хотя та временами могла довести племянницу до белого каления.
— Ну что ты! Как можно хорошо выглядеть в мои-то годы! Жизнь уже почти прошла, впереди долгая и серая старость…
Тем не менее тетя надела парик и приподнялась на кушетке, чтобы разглядеть себя в зеркале на стене. Старое и тусклое, оно отражало лишь тени, но тетушка, по всей видимости, осталась удовлетворена.
Тиана уселась в кресло, скромно сложила руки на коленях и принялась ждать. Если отец велел явиться в гостиную к определенному времени, значит, следует поджидать его со всем возможным почтением.
Неслышной тенью в комнату скользнула Альма, облаченная в коричневое платье, что удачно завершало невыразительную гамму туалетов сестер, — и уселась по правую руку от Тианы, не сказав ни слова. Тетушка тоже молчала, и душная, спертая атмосфера злила Тиану, заставляла ее нервничать.
Сколько она себя помнила, обстановка здесь не менялась, хотя в доме имелась официальная хозяйка — тетя Джоанна. Тетя очень разумно тратила семейные средства и советовалась с братом по поводу каждого пенни. Спускать деньги на веселье, наряды и бессмысленные вещицы, от которых никакого толку, — это не годится. Жить следует скромно, смиряя нечестивые порывы, особенно в нынешние распущенные времена. Поэтому зачем менять протершуюся обивку на креслах — на них ведь еще можно сидеть? К чему заменять обстановку в доме — ведь она выглядит прилично?
Многие могли бы обвинить Абрахама Меррисона и его сестру в излишней скаредности. Тиана тоже поначалу этим грешила, полагая, что отец — скупой человек, который боится потратить даже пенни. Некоторое время в детстве Тиана даже полагала, что живет в очень бедной семье, пока старшие сестры не объяснили ей, что это вовсе не так. Абрахам Меррисон владел приличным состоянием, а каждой сестре полагалась еще немалая сумма из денег матери, которую они должны были получить, когда выйдут замуж. Каждая из сестер жаждала замужества, словно манны небесной, однако отец отвергал женихов одного за другим. К тому же мечталось о любви или хотя бы о взаимной приязни с будущим супругом; однако все потенциальные кандидаты в мужья, как на подбор, были старше девушек минимум вдвое, носили ужасающие костюмы и тоже считали деньги — словом, являлись практически полными копиями Абрахама Меррисона. Тиана не настолько любила отца, чтобы обвенчаться с человеком, во всем его повторяющим; ей, как и многим молодым девушкам, хотелось красивых нарядов, танцев с привлекательными молодыми людьми, их ухаживаний. Ее сестры мечтали об этом же, но увы! Отец, словно Цербер, почти никого к ним не подпускал, потанцевать удавалось редко, и почти все мужчины в высшем свете были объявлены развязными щеголями или распутниками, которые только и ждут, как бы украсть девичью невинность.
Но молодость безудержна во взглядах и в желаниях — и иногда есть надежда на взаимность. Сестры Меррисон были красивы, и это не могло оставаться незамеченным. Даже под надзором отца и тетушки они умудрялись обмениваться взглядами с молодыми людьми. Для большинства молодежи сестры Меррисон служили посмешищем, чего не осознавал ни сэр Абрахам, ни тетя Джоанна; кое-кто, однако, не оставлял попыток завоевать внимание девушек. У тихой, добросердечной Клары имелся постоянный поклонник — сэр Бартоломью Финч, блестящий молодой офицер, который сейчас по долгу службы временно покинул Лондон. Скорее всего, поэтому Клара так бледна и грустна… Яркую Альму осаждали несколько постоянных поклонников, осмеливавшихся посылать ей издалека воздушные поцелуи; кому из них отдать предпочтение, она пока не знала. Толку-то, все равно отец их не одобрит. Тиана, самая младшая, находилась в тени сестер и пока лишь кокетничала с теми джентльменами, с которыми удавалось потанцевать. Ее внимание принадлежало не им, а другому человеку, который ни разу не бросил на нее взгляда. Впрочем, не стоит задумываться об этом сейчас. Тиана нервно стиснула пальцы, молясь про себя, чтобы отец поскорее пришел.
В доме было тихо. Слуги, наученные горьким опытом за долгие годы, разговаривали шепотом или приглушенными голосами; сестры и тетя Джоанна сидели в молчании. Сквозь полуоткрытую дверь из столовой, соседствующей с гостиной, доносилось тиканье громадных напольных часов, доставшихся Абрахаму Меррисону в наследство от деда. Эти часы он очень ценил и время от времени вызывал настройщика, чтобы тот поставил на место вечно убегающие вперед стрелки. Клара читала, изредка переворачивая страницы, и тогда их шелест словно отмерял кусочки необратимо уходившего времени. Альма задумчиво смотрела в окно, где прозрачная кисея летних сумерек еще не превратилась в плотное ночное покрывало. Закат нынче выдался красивый, розовые, подсвеченные уходящим солнцем облака словно таяли в бледно-голубой вышине. На окнах лежал прозрачный розовато-желтый отблеск.
