— Солнце встает. Завтра уже наступило.
— Вам придется подождать.
Родерик опустил ее голову на подушку и натянул до подбородка льняную простыню и одеяло. Его голос дрогнул, возможно, от смеха, когда он ответил:
— Но как же мне вынести ожидание?
Район Парижа, в котором располагался дом, принадлежащий королевскому семейству Рутении, назывался Ля Марэ. Некогда заболоченная местность была осушена и застроена, по мере того как расширялся город. Благодаря удобному сообщению с Лувром и Тюильри, с годами этот район стал одним из самых аристократических. Здесь возвышались роскошные особняки, которые сами по себе могли считаться дворцами. Район начал приходить в упадок, когда по требованию Людовика XIV его придворные переселились вместе с ним в Версаль, а революция усугубила процесс разрушения. Однако когда Наполеон, став императором, перенес свою резиденцию во дворец Тюильри, великолепные особняки Ля Марэ вновь стали заселяться, и эта традиция не нарушилась с возвращением Бурбонов и воцарением Орлеанской династии. Район превратился в причудливую смесь трущоб с роскошными домами знати, где аристократы сталкивались с потомками санкюлотов, и всех развлекали селившиеся на чердаках и в мансардах представители парижской богемы.
Резиденция принца, известная под названием «Дом Рутении», была построена из того же светло-золотистого камня, что и большая часть зданий в Париже. С годами этот камень покрылся копотью от многочисленных печных труб и приобрел тот же грязновато-серый цвет, что и весь Париж. Массивные въездные ворота кованого железа, увенчанные гербом Рутении, огораживали мощенный булыжником передний двор, самый большой из четырех дворов, составлявших единое целое с четырехугольным зданием. Во дворы, носившие, для удобства, названия четырех частей света, выходили окна комнат, причем парадный подъезд приходился на южный двор. Это создавало впечатление открытости и обеспечивало доступ воздуха и света через витражные стекла высоких окон. Передний двор, мощенный булыжником, служил только для приема экипажей и не имел иных украшений, кроме статуи Дианы и барельефа над парадным входом с изображением четырех времен года в виде символических женских фигур в древнегреческом стиле, зато остальные дворы были засажены вечнозелеными кустарниками, образующими геометрический орнамент. Переходя из комнаты в комнату, из любого окна можно было любоваться зеленью и открытым пространством. Летом цветущие растения добавляли убранству красок, но сейчас, в конце ноября, во дворе можно было видеть лишь темную зелень кустов, вскопанную землю да несколько пустых каменных урн.
Маре дом показался настоящим дворцом. Ей сказали, что под его крышей расположено не меньше семидесяти комнат. Над южным, то есть парадным, двором размещалась главная галерея — длинный коридор, из которого открывался доступ на парадную лестницу, ведущую из вестибюля в парадную гостиную и другие помещения для официальных приемов в левом крыле здания. Справа размещались апартаменты принца с многочисленными приемными, несколькими гостиными и другими комнатами, а за ними — величественные апартаменты короля Рольфа и королевы Анжелины, собранные в восточном крыле. Над северным и восточным крылом размещались малые гостиные, которым прихоть архитектора придала овальную и круглую форму, длинная галерея, используемая для прогулок и иногда для танцев, а также приемные, будуары, спальни и гардеробные. Апартаменты, отведенные для Мары, состояли из спальни, маленькой гостиной и гардеробной и находились рядом со служебной лестницей, ведущей на первый этаж и в кухню. Кроме кухни, на нижнем уровне располагались помещения для слуг, кладовые, каретный сарай и конюшни.
Это была, без сомнения, огромная и великолепная резиденция, однако вся обстановка — мебель и шторы, картины и фрески, фарфор и фаянс, хрустальные люстры некогда превосходного качества — теперь имела одинаково обветшалый вид. Никто не прилагал усилий, чтобы обновить этот пышный особняк; хотя во многих других домах Парижа уже был проведен газовый свет, здесь для освещения использовались только свечи. В темных углах многочисленных комнат скрывались сокровища, но тут же накапливалась вековая грязь и были свалены обломки пришедшей в негодность мебели. Окна давно надо было вымыть, полы отполировать, потолки очистить от бесконечных наслоений сажи и копоти. Ни одна из каминных труб не давала хорошей тяги, кухня работала из рук вон плохо, и пищу подавали уже остывшей. В парадном дворе скопились кучи навоза, за кухонной дверью на улице возвышалась неприглядная груда мусора. Отхожие места издавали невыносимый запах.
Маре было приказано оставаться в постели. Два дня она повиновалась по необходимости, еще один — по собственному выбору, но на четвертый день взбунтовалась. Пищу ей приносили несъедобную, девица, которая ее доставляла, была неряхой. Простыни на ее постели с самого начала были сырыми, и за все это время никто их не сменил. В складках балдахина над кроватью скопилась древняя пыль, как, впрочем, и на позолоченных рамах картин, засиженных мухами. В ковре было столько грязи, что хватило бы для проращивания семян. Ее никто ни разу не навестил. В конце концов отвращение вкупе со скукой и чувством, что драгоценное время уходит впустую, заставило ее покинуть комнату.
Она не видела Родерика с того самого утра, когда они добрались до Парижа. У нее сохранилось смутное воспомина-ние о последнем разговоре с ним. Она опасалась, что коньяк на пустой желудок, крайнее переутомление и боль заставили ее наговорить лишнего. Но она не могла точно вспомнить, что именно успела ему наговорить — это была уже настоящая потеря памяти. Впрочем, вряд ли Мара проболталась о чем-то действительно важном, иначе ее бы здесь уже не было. А с другой стороны, почему ее оставили? Значит, она все-таки сказала что-то не то. Принц заподозрил, что потеря памяти у нее притворная.
Мара не раз спрашивала себя: уж не нарочно ли принц напоил ее допьяна? Она считала, что он вполне на такое способен. О, он, конечно, не стал бы прибегать к подобной тактике, чтобы уложить женщину с собой в постель — мужчине с его титулом и внешностью подобные уловки были просто не нужны. Но в нем чувствовалась безжалостность, он не стал бы церемониться в выборе средств, если бы захотел узнать что-то для себя важное. При мысли об этом Мара особенно остро ощущала свою уязвимость.
Впрочем, были у Родерика и более традиционные способы сбора нужных сведений. За несколько коротких часов с того момента, как Мара поднялась и вышла из комнаты, ей пришлось наблюдать, как через посольство Рутении течет беспрерывный поток визитеров, желающих видеть принца. Сюда приходили важные, напыщенные мужчины, видимо, государственные деятели и финансисты, закутанные в меха дамы, волочившие за собой шелковые шлейфы и распространявшие вокруг ароматы дорогих духов. В этих посетителях не было ничего необычного, их принимали в парадной гостиной, выходившей окнами на главные ворота. Но приходили и другие: писатели с пальцами в чернильных пятнах, художники в романтических широких блузах с бантами вместо галстуков, мусорщики, торговцы рыбой, кучера наемных кабриолетов, официанты в черных фраках, белошвейки в дешевых серых платьицах, благодаря которым они получили свое имя — гризетки
[5]
. Зачем понадобились Родерику все эти люди? Очевидно, с их помощью он пытался разгадать загадку, которую она собой представляла.
