Мара ожидала, что гвардейцы, выпив кофе, разойдутся, но этого не случилось. Не подозревая о ее желании избавиться от них, они вернулись к своим играм. Она смотрела на них, пытаясь понять, как ей обольщать их командира на глазах у столь представительной аудитории, тем более что эта аудитория во всем видела повод для смеха. Она не могла этого сделать.
Она бросила взгляд на Родерика Пламя свечей в канделябрах на рояле теплыми золотыми отблесками играло в его волосах, высвечивало его широкие славянские скулы, оставляя глаза в тени. В этом неверном, колеблющемся свете его пальцы, покрытые с тыльной стороны тонкими светлыми волосками, казались еще более длинными, чем на самом деле, и фантастически гибкими. Он продолжал играть, словно не замечая того, что происходило вокруг него. У Мары были все основания полагать, что это ложное впечатление. Время от времени Родерик поднимал голову, окидывая внимательным взглядом комнату.
Она ломала голову, изыскивая способ остаться с Родериком наедине. Она могла бы изобрести поручение для одного из телохранителей или даже для двоих, но не могла услать их надолго. А если бы даже ей удалось придумать предлог для устранения всей гвардии в целом, принц, скорее всего, ушел бы вместе со своими друзьями. Она наблюдала за ними в надежде заметить признаки сонливости, но они были бодры, словно только что встали с постели поутру. Прошло полчаса, час… Мара почувствовала, что ею овладевает отчаяние.
Она встала и подошла к группе, игравшей в кости.
— Какие вы все сегодня домоседы, — заметила она, склонившись над плечом Этторе и вглядываясь в раскатившиеся по столу кости. — Неужели в Париже не осталось гостиных, которые можно было бы посетить? Разве в Опере и театре Комедии сегодня нет спектаклей? Наверняка у господина Дюма есть какая-нибудь премьера. У него ведь всегда есть что-то новенькое в запасе!
Сидевший неподалеку Михал оторвался от шахматной доски.
— Кажется, в Историческом театре сегодня дают премьеру его последней драмы — «Хозяин Красного дома».
— Я же говорю: что-то всегда есть!
— У него всегда найдется пара смешных сцен и леденящих душу воплей, — одобрительно отозвалась Труди.
— Сознайся, тебе больше нравятся нежные любовные сцены, — поддразнил ее Жак.
— Говори за себя, — беззлобно отмахнулась Труди. — Мне нравятся поединки на шпагах. В наши дни совсем не осталось повода выхватить клинок.
— Ты не в том месте живешь, — объяснил ей Этторе.
— Скорее не в том веке. Мне бы хотелось быть одним из мушкетеров господина Дюма.
— Не тоскуй, моя богиня, ведь для нас по-прежнему жив лозунг «Один за всех и все за одного!», — с широким жестом провозгласил итальянский граф.
— В самом деле?
— А ты сомневаешься?
— Мне кажется, все вы сегодня выказали свою верность женщине самой что ни на есть никчемной: домоправительнице, щеголяющей новым нарядом и безмерно гордой тем, что ей удалось разобрать этот сарай на части и собрать его заново.
Эта реплика не предназначалась для произнесения во всеуслышание, Труди обращалась только к Этторе, но как раз в этот момент наступила общая пауза в разговоре и ее слова прозвучали на всю комнату. Повисло неловкое молчание. Труди покраснела до корней волос.
Тут заговорил Родерик, и его слова прорезали напряженную тишину подобно лезвию ножа:
— Кое-кому лучше помолчать. Я считаю, что вам всем полезно, нет, просто необходимо познакомиться поближе с подвигами хозяина Красного дома господина Дюма. Что скажете, мои храбрецы?
Несмотря на вопросительную форму, это, несомненно, был приказ. Гвардии не потребовалось и секунды, чтобы прийти к согласию.
Этторе повернулся к Маре:
— Вы пойдете, мадемуазель?
— Я… думаю, нет. Я немного устала.
— А вы, мой принц?
Мара затаила дыхание.
— Леденящие душу вопли и дуэли на шпагах меня сегодня не прельщают. В другой раз.
Этторе вскинул голову, на его лице появилось лукавое выражение.
— Вы забываете о нежных любовных сценах.
— Стараюсь.
Через несколько минут их и след простыл. Остался только Лука. Цыган выждал, пока за телохранителями не закрылась дверь и топот их сапог не замер в коридоре. Он почтительно поклонился Родерику:
— Вы разрешите мне сегодня переночевать во дворе, ваше высочество?
Принц закончил пьесу, которую играл на рояле, и поднялся на ноги.
— Запах мыла силен, я готов с этим согласиться, но не-, ужели он невыносим?
Цыган отрицательно покачал головой:
— Я чувствую потребность провести ночь под открытым небом.
— Потребность или желание? Некоторые желания можно и нужно подавлять.
— Я цыган. Это потребность.
Родерик кратко кивнул.
— Делай как знаешь.
Лука повернулся к Маре:
— Я не хочу оскорбить ваше гостеприимство или ваш дом, мадемуазель.
— Это не мой дом, — тихо возразила она.
— Вы женщина. Для нас женщина подобна земле. Земля — наша мать, наш дом. Вот так и женщина. Наверное, я не умею объяснить толком, но раз вы женщина — вы дом, дающий нам еду и покой. Дом не нужно иметь. Им нужно только быть.
— Ты все прекрасно объяснил, Лука, и я тебе благодарна. Спокойного тебе отдыха.
Когда он ушел, Мара подошла к кофейнику, все еще стоявшему рядом с ее креслом у камина, и коснулась его.
— Он все еще горячий. Налить вам еще чашку?
— Спасибо, не нужно.
Его голос раздался прямо у нее за спиной. Внезапно занервничав, Мара так неловко опустила кофейник, что он задребезжал на подносе. Она взяла одно из крошечных, покрытых глазурью пирожных и откусила кусочек. Оно было сочным, но во рту у нее так пересохло, что она едва не поперхнулась, пытаясь проглотить. Вторую половинку она опустила на поднос.
Что же ей делать? Как подобраться к принцу? Она же не может просто взять и броситься ему на шею, так ведь? Есть женщины, способные просто подойти к мужчине и предложить заняться любовью, но она была не из таких. Должен существовать более тонкий подход. А молчание между тем затягивалось.
— Вы уверены, что вам не хотелось пойти сегодня в театр? — спросил Родерик. — А может, дело в том, что вместе с памятью вы где-то потеряли свои бриллианты и театральный бинокль?
Судя по всему, он не разделял точки зрения Труди на нее. Мара была от души рада этому.
— О, все далеко не так серьезно. У меня просто не было сил куда-то ехать.
— За короткое время вам удалось достичь очень многого. Возможно, даже слишком многого.
