Путешественников накормили ужином. Священник пригласил к своему столу Чарро, как сына своего старого друга. Этой же чести удостоилась и донья Луиза. Рефухио и Пилар падре также пригласил разделить с ним трапезу, но Рефухио вежливо отклонил это приглашение, то же самое сделала и Пилар. Любознательный священник хотел узнать как можно больше подробностей об их путешествии, и Пилар решила, что рассказывать правду Рефухио будет тяжело, а выдумывать что-то на ходу — неловко. Сама Пилар собиралась воспользоваться случаем и без помех искупаться в отсутствие доньи Луизы в домике, который двум женщинам отвели для ночлега. За последние несколько дней Пилар снискала некоторое расположение вдовы, но и порядком устала от ее общества.
Рефухио не возражал против временной разлуки с Пилар, ведь, если бы они спали здесь вместе, ее могли бы счесть падшей женщиной. Он не подавал виду, что ему неприятно расставание с ней, но Пилар очень хотелось знать, сожалеет ли он об этом. Чем ближе отряд приближался к цивилизации, к людям, тем больше Рефухио замыкался в себе. С той ночи после смерти Исабель, когда Пилар заснула в объятиях Рефухио, они сблизились, но ненадолго. Пилар тешила себя надеждой, что Рефухио просто не желает афишировать их отношения перед остальными, но в то же время его странная отрешенность пугала ее. Пилар все чаще приходила в печальному выводу, что она значит для Рефухио не более, чем любая другая женщина; иногда — средство приятно провести время, но чаще — просто обуза. Из-за этих размышлений Пилар ожесточилась, приобрела привычку все подвергать сомнению и научилась скрывать свои подлинные чувства от окружающих.
Как ей жить дальше, вдали от дома, среди чужих людей? Раньше этот вопрос не вставал так серьезно, поскольку самым главным было просто выжить. Но сейчас его нужно было решать.
Основной проблемой были деньги — нужно же на что-то жить. Значит, первое, о чем Пилар следовало позаботиться, — это заработать деньги и найти крышу над головой. Возможно, в миссии нужны рабочие руки. А если здесь Пилар постигнет неудача, то она может предложить свои услуги родителям Чарро. И больше деваться некуда. Но одно Пилар решила твердо: она ни в коем случае не должна больше зависеть от Рефухио. Ей этого не позволяла гордость.
Иногда Пилар приходила в полное отчаяние, когда начинала размышлять о причинах, которые заставляли Рефухио поступать с ней так несправедливо. Может быть, он тяготился обязательствами, которые принял по отношению к ней, и из-за этого чувствовал себя виноватым? Или же им двигало что-то другое? Пилар готова была допустить, что он просто не может привыкнуть жить здесь. Она сама ощущала себя в этих краях совершенно чужой. Побывав в Новом Орлеане, она убедилась, что его жители — люди строгих нравов, не слишком снисходительные к чужим промахам; возможно, это национальная черта всех французов. Но Пилар все же верила, что здешние жители окажутся более приятными в общении. Чарро был тому примером, о своей семье он рассказывал много хорошего.
Несмотря на это, Пилар не могла не волноваться перед встречей с родителями Чарро. Что, если они все же не захотят принять у себя друзей своего сына? Чарро уверял, что они будут просто счастливы сделать это и с готовностью закроют глаза на прошлое своих гостей из-за того, что их сын, живой и невредимый, наконец-то вернулся домой. Но Чарро ведь мог и приврать немного, чтобы подбодрить Пилар.
Пилар провела беспокойную ночь. Одной из причин было то, что ее все время одолевали тревожные мысли, а другой — она уже привыкла спать под открытым небом, и теперь, запертая в маленькой хижине, чувствовала себя птицей в клетке. Стоило Пилар задремать, как ее начинали мучить кошмары. Ей снилось, что она стоит на вершине холма, смотрит на истекающую кровью Исабель и ничем не может ей помочь. Кроме того, лежать рядом с доньей Луизой на соломенном тюфяке было совсем не то, что спать, прижавшись к Рефухио.
Утром, завтракая свежевыпеченным хлебом и горячим какао, Пилар время от времени поглядывала на Эль-Леона, который о чем-то тихо совещался с Балтазаром. Великан сильно осунулся за последние дни. Его рана заживала медленно и часто побаливала. Он почти ни с кем не общался и большую часть времени проводил, катаясь верхом в полном одиночестве.
Рефухио же выглядел совсем неплохо. Он снял повязку с головы, заявив, что в ней уже нет никакой надобности. Вероятно, он был прав. Теперь шрам, прикрытый волосами, можно было заметить, только внимательно приглядевшись. Рефухио быстро оправился от раны, по крайней мере от телесной.
Рефухио перехватил взгляд Пилар. Он всегда чувствовал, когда она на него смотрит. Едва улыбнувшись, он снова повернулся к Балтазару. Но этого мимолетного взгляда было достаточно, чтобы между Пилар и Рефухио протянулась ниточка взаимопонимания и чтобы в душе девушки всколыхнулись самые нежные чувства. Рефухио часто посматривал на нее, будто против воли, но при этом словно передавал ей свои мысли. Ей казалось, что она вторгается в его внутренний мир, куда никому другому не было доступа. Вот и сейчас она почувствовала то же самое. Пилар зябко поежилась, хотя утро было на редкость теплым.
Вскоре они покинули гостеприимную миссию, увозя с собой благословение и прощальные напутствия святого отца. До самых ворот их проводила целая орава индейских ребятишек. Они еще долго махали вслед удаляющимся всадникам. Отряд перебрался на другой берег реки и направился на юго-запад.
Около полудня впереди на дороге заклубилась пыль. Серое облако быстро приближалось. Первой мыслью было — индейцы. Нападения на путников не были редкостью даже возле самого Сан-Антонио. Поэтому они на всякий случай остановились, а Чарро и Рефухио поскакали вперед — выяснить, в чем дело.
Они вернулись очень скоро, сопровождаемые целой кавалькадой всадников, которые радостно вопили и улюлюкали, а некоторые даже палили из ружей в знак приветствия. Оказалось, что то был отец Чарро и с ним несколько его чаррос. Этот почетный эскорт провожал отряд до самой гасиенды. Падре еще вчера вечером послал гонца сообщить отцу Чарро о прибытии его сына, и сеньор Хуэрта, который не мог дождаться встречи с сыном, опасаясь, что какая-нибудь непредвиденная случайность может эту встречу задержать, решил сам позаботиться о том, чтобы благополучно доставить Чарро домой.
Дом, в котором Чарро родился и вырос, выглядел настоящей крепостью. И немудрено — ведь иначе его обитателям не удалось бы в течение многих лет успешно отражать набеги индейцев. Он был окружен высокой глинобитной стеной. Хакале — хижины индейских работников, построенный из жердей, «склеенных» вместе глиной, находились за пределами стены, но в случае опасности все спешили под ее защиту. Часть этой ограды служила одновременно задней стеной дома — двойной толщины и без единого окна. Перед домом находился большой внутренний двор, по периметру которого располагались конюшни, а в центре бил фонтан — природный минеральный источник, заключенный в бассейн из известняка.
Жилой дом был построен из кирпича-сырца и выбелен снаружи. Верхний этаж окружал длинный узкий балкон. Кроме этого, к дому примыкал жердяной навес, целиком оплетенный старой виноградной лозой. Под сенью ее ярко-зеленой листвы было прохладно даже в самые жаркие летние дни. В этой беседке, прямо на утрамбованной земле, стоял грубо сколоченный стол и несколько скамеек. С крыши свисали связки чеснока и перца. Повсюду стояли разбитые глиняные кувшины, приспособленные под цветочные горшки, в которых цвела красная и розовая герань. В этом немудреном хозяйстве все прямо сверкало чистотой, и от этого веяло чем-то домашним, родным, испанским.
