Может быть, благодаря вмешательству Элиз в дело Пьера или же потому, что она постоянно старалась помогать французским женщинам и детям в их тяжелых обязанностях, но в отношении к ней со стороны французов наметилась некоторая перемена. Они стали дружелюбнее, принимали от нее еду и одежду, которую она собирала у индейцев, чтобы заменить их вконец износившиеся платья. Кроме того, Элиз теперь немного знала язык начезов и могла помочь француженкам, если они не понимали приказаний своих хозяев.
В один из дней Рено потер рукой подбородок, сморщился от жесткого звука и многозначительно взглянул на Элиз, которая помогала первой жене Большого Солнца печь хлеб.
— Не найдется ли у тебя времени, чтобы придать мне более приличный вид?
— Ты хочешь, чтобы я нашла тебе что-нибудь, чем выщипать бороду? — Она прекрасно знала, что Рено хочет именно этого — он очень хорошо научился просить о чем-нибудь окружающих, но ей захотелось его подразнить.
— Я даже могу подсказать тебе, что искать, — ответил он, подавляя вздох. — У меня в хижине должны быть пинцет и осколок зеркала.
Пинцет был длинный, с острыми концами, такими пользуются хирурги; лежал он в футляре с атласной подкладкой. Вернувшись в дом Большого Солнца, Элиз вынула пинцет и протянула его Рено.
— Мне подержать тебе зеркало? — сладким голосом спросила она.
Он быстро взглянул на нее:
— Пожалуйста.
Элиз внимательно наблюдала, как он один за другим выдергивает иссиня-черные волоски. Никакой хитрости тут не было, и когда Рено почти закончил, она вдруг протянула руку к пинцету:
— Можно я?
Его губы тронула очаровательная улыбка.
— Если хочешь.
Она села на скамью, а он положил голову к ней на колени. На потолке горел светильник, ярко освещая его лицо. Взяв пинцет, Элиз выдернула волосок и, не удержавшись, погладила освободившееся место, чтобы не было больно. Рено усмехнулся, и она удивленно посмотрела ему в глаза.
— Что тебе так смешно?
— Ты такая решительная, такая серьезная…
Рено ни за что не признался бы ей, что на самом деле его рассмешил контраст между ее полной серьезностью и тем, что у нее обнажилась левая грудь. Белая, с кораллово-розовым соском, нежно-притягательная, она то открывалась то скрывалась от ее движений. Он надеялся, что Элиз ничего не заметит, и нехотя отвел глаза.
— Я не хочу причинить тебе боль, — сказала она.
— Неужели! Совсем недавно я бы подумал, что это единственное, к чему ты стремишься.
Она немного помолчала.
— Это было раньше.
Его глаза сузились, но не от боли.
— Почему же сейчас все по-другому?
— Я не знаю, — произнесла Элиз и повторила это на языке начезов: — Посо.
— Это слово означает «я не могу сказать», — заметил он. — Не совсем одно и то же.
— Но ты же понимаешь, что я имею в виду. Все изменилось.
— Потому что я прикован к постели? — спросил он очень тихо.
— Если ты думаешь, что я жалею тебя, то это не так.
— Разве?
— Уже нет.
— Скажи еще, что ты меня не презираешь, — криво усмехнулся он.
— Нет.
Рено широко раскрыл глаза и недоверчиво посмотрел на нее.
— Но я возмущена, что меня привезли сюда против воли! — продолжала Элиз. — Я возмущена тем, что ты меня заставил лечь к тебе в постель. Меня возмущает то, что мне давали понять: если ты не поправишься, мне придется за это отвечать…
— Я поправлюсь! — резко перебил он.
Элиз стало стыдно.
— Ну конечно, поправишься, — смущенно пробормотала она.
Рено, нахмурившись, бросил последний взгляд на ее обнаженную грудь и натянул на себя медвежью шкуру: он не хотел, чтобы Элиз заметила, какой эффект произвели на него ее слова и все, что он увидел.
— Ты замерз? — спросила она нежно.
— Да нет, — сказал Рено чистую правду, — нет.
Наблюдая за ее склоненным над ним лицом, он решил, что не стоит сейчас переубеждать ее. Ему жалко было разрушать возникшую между ними тесную связь, а кроме того, не хотелось с ней ссориться в присутствии домочадцев. Они разберутся в своих разногласиях позже и не здесь — об этом он позаботится. Пока не наступил подходящий момент: он еще слишком слаб. Уж лучше наслаждаться ее близостью, ее прикосновениями, ее теплом и заботами, не требуя большего.
— Тебе больно лежать на спине? — спросила Элиз.
— Нет, это… это просто бинты немного тянут. Они, наверное, прилипли к ранам.
— Хочешь, я их ослаблю? Я постараюсь не сделать тебе больно.
Рено хотел было сказать, что она может делать с ним все что угодно, однако это было бы не очень мудро с его стороны. Подавив вздох сожаления, он покорно перевернулся на живот.
Пролетели серые зимние дни с их пронизывающей сыростью и частыми ледяными дождями. К Рено постепенно возвращались силы. Однажды утром, на рассвете, он покинул хижину, чтобы искупаться в реке. Через несколько дней, когда бледное солнце пробилось сквозь облака, Рено созвал совет, а еще через неделю каждый день стал уходить из дома, чтобы руководить строительством оборонительных сооружений. Было решено возвести частоколы вблизи Большой Деревни на обоих берегах ручья Святой Екатерины. На повороте ручья берега были высокие и отвесные, защищаться от врага там будет легче, потому что французам придется двигаться в гору, а атаковать они смогут только с трех сторон. Кроме того, не понадобится обносить частоколом всю территорию, занимаемую Большой Деревней.
Погода прояснилась, дни стали теплее, солнце заблестело ярче. Однажды утром, когда все разошлись по делам, Элиз зашла с улицы в дом и испугалась, увидев, что на скамье, где она всегда спала с Рено, кто-то лежит. Она быстро направилась туда, не дав глазам привыкнуть к темноте, наклонилась над спящим и положила руку ему на плечо.
— Рено, ты здоров?
Мужчина обернулся, и Элиз увидела, что это Большое Солнце. Он схватил ее за руку и притянул к себе так, что она упала на него.
— Элиз, — сказал он дрогнувшим голосом, — ты пришла ко мне?
Она почувствовала, что от него пахнет бренди.
— Нет, вы ошибаетесь… — ответила она, отталкивая его и пытаясь встать.
— Я так часто думал об этом, — продолжал он, не отпуская ее. — Не вижу, почему бы тебе не предпочесть меня моему брату. Я хочу быть с тобой, Элиз! Останься здесь со мной как жена.
Она остолбенела от удивления:
— Вы что, серьезно?
— Совершенно серьезно, уверяю тебя.
