Она закашлялась.
— На Эдисона нельзя полагаться, он всегда может отказаться выполнить свою часть договоренности. Более того, он скажет, что желает спать со мной, и это все. Но потом он станет требовать еще чего-нибудь и еще чего-нибудь.
— Чего бы он ни захотел, — произнесла Маргарет, протягивая руку и беря Риву за запястье, — я все равно настаиваю на одном — дай ему то, что он хочет. Если ты так не сделаешь, не знаю, как мы вообще будем жить.
Она еще не закончила говорить, а в дверях появился Ботинки. Он направился к ним, его красное обветренное лицо было нахмурено.
— Что происходит? — спросил он. — Что случилось с Эрин? Похоже, что она плакала. Она промчалась мимо меня, когда я поднимался наверх, и даже не поздоровалась.
Маргарет откинулась в кресле и сделала отчаянный жест рукой.
— Так, ничего особенного.
— Это неправда, Маргарет! Я слышал, что ты говорила Риве, и понял, что это как-то связано с Эрин и сыном Эдисона. Я хочу знать, в чем дело.
Во всем облике Ботинок ощущалась какая-то непоколебимость. Он не слишком-то быстро соображал, но уж если что-то решал, то придерживался своей идеи с бульдожьим упрямством. Было бы совершенно нормально, если бы он остался здесь, перед ними, до тех пор, пока не выяснил то, что хотел выяснить.
— Хорошо, слушай, — сказала его жена, сжимая губы. В нескольких коротких фразах она изложила все, что произошло за то время, что Эрин побывала здесь.
Когда Маргарет закончила, Ботинки покачал головой:
— Все, что необходимо сказать Эрин, — это то, что Джош ее сводный брат.
— Рива не хочет этого, — резко ответила Маргарет.
— Эрин уже взрослая девушка, она сумеет это вынести. — Ботинки стоял на своем.
— Да, конечно, — сухо улыбнулась Рива. — Но сумею ли я?
— Если тебя беспокоит собственная репутация… — начала Маргарет.
— Не моя. Меня беспокоит репутация «Столет корпорейшн», — сказала Рива. — Как уже справедливо заметил Эдисон, вся эта история отразится на слишком большом количестве людей, а не только на мне, в случае, если станет общеизвестной.
Маргарет с мрачным лицом поднялась с кресла.
— Можно сделать только одно. Рива знает что, но она слишком горда для этого. Извините меня, пожалуйста, но мне пора принять лекарство.
Ботинки не собирался следовать за женой. Он стоял и по-прежнему хмурился, пока наконец Рива не заговорила:
— Ботинки, ты хочешь кофе?
— Что? Ах, да, конечно, — ответил он. Она налила ему чашку, а он тем временем уселся в кресло, где сидела Маргарет, положил сахар и размешивал черную жидкость, наблюдая, как она кружится в маленьком водовороте. Наконец он отставил чашку, даже не отпив, и поднял глаза на Риву:
— Она не желает этого, ты же понимаешь.
Рива в этот момент думала об Эрин. Куда именно она умчалась в такой ярости, осторожно ли она ведет машину, не случится ли с ней чего-нибудь.
— Что?
— Я говорю о Маргарет. Она не думает, что ты сделаешь что-нибудь, что сочтешь неподходящим. Она просто огорчена. Когда она сердится, частенько говорит то, что не думает на самом деле. Это уж так повелось.
Он все-таки хороший человек. Рива устало улыбнулась:
— Я знаю, не беспокойся.
Лицо его расправилось, но он еще не закончил.
— Она стала очень религиозной, много читает Библию и молится, почти целый час каждый вечер. Тогда она не пьет виски с кока-колой, что, конечно, лучше, и не принимает на ночь снотворное. У нее в голове какая-то мешанина. Мне кажется, все происшедшее тяготит ее, и чем больше лет проходит, тем больше это на нее давит. Случай с Джошем Галлантом как бы вернул нас всех на несколько лет назад.
— Да, это тяжело нам обеим.
— Дело не только в этом. Она так и не смогла свыкнуться с мыслью, что не имеет собственных детей. Ей, наверное, нужно было бы иметь пятеро или шестеро, чтобы присматривать за ними, быть всегда занятой. Вместо этого у нее всего одно дитя. Мне кажется, что на самом деле она всегда ревновала, что Эрин — твоя дочь, а не
ее. Каким-то образом она считает, что, если бы не забрала тогда ребенка у тебя, Бог бы послал ей ее собственного.
— Тогда она поступила так и полагала, что будет лучше для всех.
— Она поступила так, как хотела сама, а не как ты хотела или как тебе это было бы необходимо на самом деле. Она никогда об этом не забывает. Вот почему, когда Эрин приехала сюда, она испугалась, что ты забираешь ее, что ты забьешь ей голову всякими фантазиями и она не сможет уже больше быть счастливой с нами.
— Я никогда не собиралась делать ничего подобного, — сказала Рива, покачав головой. — Я просто хотела дать Эрин что-то из того, чего у меня самой никогда не было.
Ботинки кивнул головой.
— Многого из этого у Маргарет тоже не было. Она никогда ничего не говорит, но я знаю, что ее беспокоит. Никогда она не имела по-настоящему красивой одежды, драгоценностей, машин — всего того, что было у тебя с тех пор, как ты вышла замуж за Столета. Она никогда не бывала в тех местах, где бывала ты, никогда не видела всего того, что видела ты. Она чувствует это.
— Я не виновата. Я предлагала ей съездить вместе в Европу, и ты знаешь, вы оба можете всегда поехать в Колорадо или на острова.
— Мы знаем, но дело не в этом, а в тех людях, которых ты знаешь, которые знают тебя, в том, что ты можешь себе позволить, весь твой образ жизни. Иногда мне кажется, что она хотела бы хоть ненадолго превратиться в тебя.
— Ботинки, но так нельзя. У нее и так много всего есть. Есть ты, Эрин, люди, которые окружают ее всю жизнь, вся ваша долгая приличная семейная жизнь. У нее есть корни, настоящие друзья. Ей не приходится жить под постоянным пристальным взором посторонних, беспокоиться о том, что они говорят у нее за спиной. У нее есть ты, а не… — Рива замолчала. О некоторых вещах лучше было не говорить вовсе.
— Да, конечно. В основном она себя хорошо чувствует. Но есть дни, когда она сама себя ест поедом.
Рива остановила долгий взгляд на мужчине, который сидел напротив нее.
— Ты, должно быть, очень ее любишь, раз так хорошо ее понимаешь.
— Мы уже давно женаты, — ответил он, неловко ерзая в кресле.
— Да, и все эти годы ты заботился о моей дочери, обеспечивал ей стабильную семейную жизнь, давал ей домашний уют. Я всегда была тебе благодарна за это, хотя и не говорила слов признательности.
— Тебе не за что благодарить меня и сейчас, — сказал он, и голос его прозвучал грубовато. — Я отношусь к Эрин как к своей собственной дочери. Я всегда так к ней относился и всегда так буду относиться.
