В целом результатом сегодняшних трудов стали несколько десятков самых простых слов, которые я научилась писать относительно без ошибок, и построение коротких и чудовищно безграмотных фраз, а также болящие от напряжения лапы. И крайне раздраженная моей бестолковостью Инга. Она оказалась не лучшим педагогом – сердилась, когда я делала элементарные ошибки или не понимала объяснений. А как тут поймешь? Язык я уже, конечно, знаю достаточно хорошо, чтобы разбирать, что говорят окружающие, но не настолько, чтобы понимать все, и, что сложней, я не могу сказать, что не поняла, и попросить повторить объяснение.
Чем дальше, тем больше чувствую себя первоклашкой, причем первоклашкой бестолковой. Наконец Инге это надоело:
– Это бесполезная трата времени. Хватит на сегодня.
Ну хватит так хватит, мне и самой это уже начало порядком надоедать. И полное отсутствие педагогических талантов у Инги, и неудобное перо, к которому совершенно неприспособлены драконьи лапы с длинными когтями и короткими пальцами. Они уже начали болеть от долгих упражнений, словно весь день провозилась, а оказалось, всего-то четыре часа.
Ну и чем теперь заняться оставшееся время? Была бы человеком, готовилась бы к предстоящему путешествию, а теперь готовиться могу разве что морально. Из личных вещей у меня имеется любимое одеяльце и – вот уж смех, да и только – клетка. Так себе имущество, и, как ни странно, до сих пор меня это вполне устраивало.
Вот так живешь в доме, который уже практически считаешь своим, и вдруг обнаруживаешь, что твоего-то в нем и нет почти ничего. Наверное, это такая особая драконья неприхотливость, потому что стоило только об этом всерьез задуматься, и я поняла, что ведь ничего особенного мне и не нужно. До сих пор не возникло ни единой необходимости обзавестись личными вещами.
Нет, так не пойдет! Дело не в том, что мне внезапно понадобилось какое-то имущество. Я действительно не чувствую такой уж нужды в вещах, что вообще-то даже странно для меня – в своей человеческой жизни я часто слишком сильно привязывалась к вещам, по сути, не таким уж значимым. Но в том-то как раз и дело, мысли о личных вещах и привязанностях, в том числе и к знакомым местам и людям, потянули за собой и другие. Я все еще воспринимаю этот мир как сон, как нечто временное. Как будто вопреки всему все еще надеюсь вернуться и потому опасаюсь привязываться к кому-то и чему-то. Ну с привязанностью к людям вышла осечка, она образовалась помимо моей воли. Пора, пожалуй, и об остальном подумать, не верю ж я в самом деле, что смогу вернуться? Возвращаться уже некуда, даже если это все-таки окажется бредом больного мозга, то однажды просто все закончится. Очень разумные мысли, и в голову приходят не в первый раз, однако в глубине души я все равно в них не верю.
И какой вывод из всех этих размышлений? Пора обрастать корнями, которые привяжут меня к этому миру и заставят наконец поверить в его реальность. Дело, разумеется, не в личных вещах, я так и не смогла придумать, что же мне может быть настолько необходимо, чего я не могла взять на время попользоваться у Ингельда, а хотела бы иметь свое. Но тем не менее отказываться от всего только лишь на том основании, что в случае чего я потом буду скучать по какой-то безделушке, это и вовсе глупость несусветная. Да и сейчас скучаю – по кошке, любимым книгам и плееру. И ничего, живу вот как-то.
До чего ж занимательные мысли иногда от безделья в голову приходят, кто бы мог подумать. Самое время сейчас приобретать какое-нибудь имущество, перед отъездом, ну да. Чтобы было из чего чемоданы собирать. Пойти, что ли, ограбить рабочий стол Ингельда?
Совершить акт вандализма мне не дали, что, пожалуй, и к лучшему. Ингельд наконец вернулся. Неожиданный отъезд изрядно перемешал все его планы, и советнику пришлось мотаться по городу, срочно улаживая дела. У него слишком много разнообразных связей в столице, чтобы можно было себе позволить просто уехать, никого не предупредив, не перенеся или отменив сделки и прочие свидания.
Пообщаться не удалось, Ингельд наскоро поужинал и засел в своем кабинете работать с какими-то бумагами. На мои грустные вздохи и выразительные взгляды он не реагировал. Ну и ладно, не очень-то и хотелось! Значит, к Бьёрну пойду, дальше учиться читать и писать.
Это, наверное, выглядело очень забавно, жаль, что нельзя посмотреть со стороны. Маленький дракончик с зажатыми в передних лапах перьями, кипой бумаги и чернильницей целеустремленно несется по дому, сосредоточенно работая крыльями. Еще забавней стало, когда поняла, что маневрировать на большой скорости с таким грузом я не могу. Перевешивает вперед и заносит на поворотах. Пока коридор прямой – еще ничего, а вот на повороте-то и занесло. И быть бы мне расплющенной о стену и обрызганной стойкими чернилами, если бы Бьёрн очень вовремя не вышел из своей комнаты. Меня поймали на лету, да так ловко, что даже пискнуть не успела. Только вот от неожиданности весь свой груз выронила. Злополучная чернильница полетела вниз, догоняемая ворохом более легких перьев и бумаги… упала на ковер и покатилась. Мы с Бьёрном напряженно проводили ее взглядами. Хорошая непроливашка оказалась, не только не разбилась, но даже и не разлилась, а то, боюсь, мне пришлось бы оправдываться за испорченный ковер. И было бы очень стыдно, потому что даже Ингельд до сих пор воспринимает меня чем-то средним между ребенком и шкодливым щенком, значит, и наказывали бы соответственно.
Вот за что я люблю Бьёрна, так это за его сдержанность и неразговорчивость. Не проронив ни слова, отпустил меня на пол, помог собрать разбросанные вещи и так же молча открыл дверь в свою комнату, пропуская вперед. Никаких вопросов и никакого удивления, когда я разложила все принесенное добро и с помощью жестов, а также корявых букв объяснила, зачем пришла. Подумаешь, фамильяра надо учить читать, еще одно ответственное задание, за которое он взялся со всем прилежанием. И ведь хорошо взялся! В отличие от Инги, которая злилась и нервничала, если не получалось объяснить элементарные вещи, рыжий одинаково ровно относился к любым моим ошибкам, коряво нацарапанным глупым вопросам и не ленился в третий, а то и десятый раз повторить, что я путаю похожие буквы (вот тебе и драконья память!). Он бы, наверное, мог быть идеальным учителем, если бы не один маленький недостаток: ругать или хвалить Бьёрн тоже не считал нужным. И ведь на первый взгляд это сущая мелочь, а как оказалось, мелочь важная, потому что без этого очень трудно ориентироваться в своих ошибках и успехах. И то самое чувство удовлетворения за хорошо проделанную в первый раз работу или выученный урок – пропадает. Получаются просто рутинные, необходимые занятия. Детей или местных дракончиков он бы точно учить не смог – и тем и другим необходима похвала в качестве стимула.
А вообще мы неплохо провели вечер. Удалось пообщаться чуть более полноценным способом, чем жестикуляция и выразительные взгляды. И я наконец смогла задать давно мучающий меня вопрос.
«Ты ко всем драконам так хорошо относишься или только ко мне?» Написать такую длинную фразу оказалось непросто, и Бьёрн потратил несколько минут, чтобы вчитаться в мои каракули и понять, что там написано, – наверняка, если это прочитать вслух, будет звучать с чудовищным акцентом. Машинально исправил все ошибки (много!) и только потом, задумчиво помедлив, начал отвечать:
