«Глаз не спускает, — подумал Леон. — Не доверяет. Боится, что заложит нас Эрмольду — незадаром, понятное дело». Сам Леон был почему-то уверен, что Айльф сделает все, что ему скажут, — поворчит, но сделает. И на убийство пойдет, и себя не пожалеет… Непонятно, чем они, чужаки, заслужили такую преданность, да и преданность ли это? На доброго верного слугу парень явно не тянет. Быть может, он блюдет какую-то свою, непонятную Леону, очень тонкую выгоду? Но какая выгода может окупить такой риск — вторую жизнь он уж точно не купит…
«Изведет же Берг себя — небось и этой ночью не спал. Невыносимо знать, что за стенами, на расстоянии полета стрелы мучается от голода и жажды возлюбленная. Тень, — подумал он, — тень, наваждение, но для Берга — единственная, прекраснейшая, незаменимая… Дурень, ах, дурень». Он вздохнул.
— Ты бы пока поспал, Берг, а?
Берг молча повел глазами в сторону Айльфа.
— Он меня караулит, — охотно пояснил юноша, — думает, я сбегу.
— Он не сбежит, — сказал Леон. Берг поджал губы.
— Ладно, — сказал он наконец, — сам за ним и присматривай, если ты такой доверчивый.
— Присмотрю-присмотрю, — кивнул Леон, — отдыхай. Когда еще удастся.
Берг прикрыл глаза. Умение расслабляться, присущее тренированному агенту Корпуса, сослужило ему службу даже сейчас — уже через несколько минут дыхание его замедлилось, стало ровным. Леон с завистью наблюдал за ним.
— Вы тоже поспите, сударь, — тут же предложил Айльф, — сами знаете — никуда я не денусь…
— Да уж знаю, — проворчал Леон.
Он вытянулся на походной койке, закинул руки за голову и какое-то время лежал так, уставившись в низкий потолок. Потом тоже заснул. Ему снился Менделеев. в профессорской мантии, грозивший могучим волосатым кулаком. Великий химик явно не одобрял их предприятия — Леону было нечем крыть; он и сам чувствовал гложущую безнадежную тоску, не отпускающую даже во сне. Лишить человека жизни защищаясь, в схватке — одно дело, но хладнокровно планировать убийство из-за угла… Убийство беззащитного… Да, разумеется, они с Бергом постараются избежать лишних жертв. Но и одной смерти хватит за глаза — что бы там ни случилось, как бы дальше ни повернулось, он уже не будет прежним…
* * *
Светильник прогорел и погас, за стенами палатки простиралась чужая ночь, источая запахи мокрой земли, свежей травы и конского навоза, — звезд не было видно, хотя небо и оставалось чистым, их неверный (свет забивали отблески горящих тут и там костров; у {огня двигались темные тени, всхрапывали лошади у коновязи, порою до палатки долетал чей-то грубый смех, (резкие возгласы.
«До утра они окончательно не утихомирятся, — подумал Леон, — но больше ждать нельзя».
— Можно начинать, — сказал он. — А то скоро светать начнет. Ночи сейчас короткие. Берг, в напряженной позе сидевший на койке, тут же вскочил.
— Давай, — выдохнул, — как собирались…
— А я? — с интересом спросил Айльф. — Мне-то чего делать?
— Не подворачиваться под руку.
Айльф вновь что-то проворчал себе под нос, но препираться не стал — забился в угол палатки, превратившись в невидимку, как это умел только он.
Леон помолчал немного, потом кивнул Бергу и выбежал наружу, откинув тяжелый полог. Часовой — уже другой, свежий — тут же вскочил; должно быть, он коротал время, вполглаза придремывая у подветренной стены… Но сейчас он был сама бдительность — ноги чуть согнуты в коленях, руки напряжены, арбалет на взводе…
Ишь ты, вздохнул Леон, старается… А вслух выкрикнул, отрывисто и тревожно:
— Скорее! Лекаря! Амбассадор Берг…
Тот не двинулся с места. Даже с ноги на ногу не переступил. «Хорошо проинструктировали», — подумал Леон…
— Упал и не шевелится, — торопливо продолжал Леон. — Должно быть, это чума… Умоляю, позовите лекаря.
— Не велено оставлять пост, — неуверенно ответил часовой.
— Да вы сами поглядите…
— Ну-у…
Наконец часовой решился. Пропустив Леона вперед, он вошел в палатку и настороженно склонился над неподвижно лежащим в полумраке телом.
— Ку-ку! — сказал Берг, и в это время Леон, резко повернувшись, ударил часового ребром ладони по шее. Тот захрипел и упал.
— Прибил? — спросил Берг, поднимаясь.
Леон приложил палец к пульсирующей яремной вене.
— Не насмерть… Веревку!
Берг приблизился, держа моток веревки на растопыренных ладонях, ощущая себя при этом дурак дураком. Вязать человека ему было явно в новинку.
— Давайте я, сударь, — предложил Айльф, — уж мои-то узлы он не распутает. Он быстро и на удивление ловко связал часового и, завязав ему рот полотенцем, оттащил в угол палатки. — Еще неизвестно, когда он оклемается, — деловито сказал он, — пусть покуда полежит… — Ладно, — сказал Леон, — пошли.
Они выскользнули из палатки, миновали коновязи полевую кухню и направились к обозу, который темной громадой высился на фоне звездного неба. — Так какая, ты сказал, повозка? — спросил Леон. — Вон та, — уверенно указал Айльф. — Точно? — Куда уж точней. Мэтр Каннабис, тот в своей палатке спит, а этот в повозке, порошки да тигли сторожит. И потише, сударь. Уж очень вы шумите. Самому Леону казалось, что он двигается бесшумно, как ночная тень. Он осторожно приподнялся и, отодвинув уголок полога, заглянул внутрь. На полке горела, оплывая, одинокая свеча, бросая неверный свет на страшные хирургические инструменты, разложенные на столике, на колбы мутного стекла, на глиняные плошки и кувшины, в которых прело какое-то варево. Все это, вместе с брошенным на пол матрасом, свидетельствовало о том, что тут и впрямь жил помощник ' лекаря, но теперь кровать была пуста.
— Ну что? — шепотом спросил Берг, когда Леон, опустив полог, молча взглянул на него. — Его там нет. — Нет? — Берг подозрительно взглянул на Леона. — Берг, я понятия не имею, где он. Быть может, его вызвали к больному? Во всяком случае, мы можем пошарить у него в хозяйстве.
И он нырнул внутрь.
— Он скоро вернется, сударь, — предостерег Айльф, — свечу, вон, не задул… Небось отлить пошел.
— Ясно, — из глубины повозки голос Леона прозвучал неожиданно глухо. — Укройтесь вон там. Как войдет, хватайте…
Он торопливо осмотрел тесное, провонявшее химикалиями помещение — неуклюжий, но вполне действующий дистиллятор, перегонный куб, фильтры из древесного угля… Из трубки в плошку капала какая-то едкая, маслянистая, пахнущая серой жидкость, на дне кургузой колбы тускло блестел металлический осадок, а из накрытого горшка ударило такой вонью, что он непроизвольно отшатнулся. Гомункулюсов он тут, что ли, пытается выводить?
«Порох, — подумал он, — порох…» Пороха не было нигде. На дне фарфоровой ступки чернели крупицы растертого в порошок угля, на столе рассыпались желтые кристаллики серы… Но этим все и ограничивалось.
