Неприветливо встретила Италия наших путешественников: дул
сирокко, или, как произносят итальянцы, «широкко», очень горячий, сухой
африканский ветер. Термометр показывал около сорока пяти градусов жары. По
улицам, точно так же, как в Одессе, выложенным плитками лавы или просто
вырубленным в ее окаменевших потоках, неслись клубы пыли. Небо было тусклое,
желтоватое, со свинцовым отливом. Мулы и лошади с красными чехольчиками на
ушах, запряженные в нарядные экипажи, понуро стояли на площади, и ветер загибал
в одну сторону струю фонтана и их пыльные хвосты.
Редкие прохожие медленно двигались по улицам, охваченные
апатией. Даже гиды, сидящие на краю фонтана, не в силах были подойти к
путешественникам и только делали издали вялые знаки и показывали пачки
открыток.
В городском саду слышался жестяной шелест пальм со сбитыми
на сторону верхушками. Тускло мерцала почти черная листва магнолий; в аллеях
валялись ее сломанные ветки с громадными восковыми цветами, уже мертвыми и
покрытыми коричневыми пятнами гниения; в пиниях и лаврах билась разорванная
вуаль серой паутины, и над всем этим чувствовалось давящее присутствие Этны.
Лучше всего было бы вернуться на пароход. Но, вычитав в
путеводителе, что Катания расположена на месте древнего города Катана,
совершенно покрытого лавой, от которого, впрочем, сохранились остатки форума,
театра и других архитектурных сооружений древних римлян, Василий Петрович во
что бы то ни стало пожелал показать их детям.
Они долго поднимались против ветра, изнемогая от зноя и
обливаясь потом, по улицам, все время трудно идущим в гору, пока наконец не
увидели эти достопримечательности. Но мальчики так измучились, что уже не могли
ничего ни понять, ни оценить.
В музей не пошли. Им казалось, что они целую вечность бродят
по этому зловещему городу и что за это время пароход, наверно, уже разгрузился
и погрузился и можно будет плыть дальше.
Но под влиянием сирокко портовые работы шли втрое медленнее,
чем обычно. Лишь недавно окончили выгружать скот, и, для того чтобы попасть на
пароход, пришлось пробираться через стадо измученных коров, которые уже не в
состоянии были даже мычать, а только смотрели на Петину соломенную шляпу
слезящимися глазами, в то время как сирокко круто загибал их хвосты и свистел в
рогах.
Глава 20
Мессина
Но зато как все чудесно изменилось, когда на следующий день
вошли в Мессинский пролив и бросили якорь на рейде против города Мессины!
Здесь уже была живописная Италия общеизвестных акварелей и
олеографий. Синее небо, еще более синее море, косые паруса, скалы и берега в
апельсиновых и маслиновых рощах.
С рейда город Мессина также выглядел по-сицилийски красиво,
заманчиво, однако Пете на миг почудилось что-то тревожное в расположении и
количестве домов. Их показалось гораздо меньше, чем могло быть. Между ними
угадывались какие-то мертвые пространства, скрытые в беспорядочных зарослях.
Даже в самом названии «Мессина» как будто заключалось что-то ужасное. И лишь
когда высадились на пристань, Петя увидел, что больше половины города
представляет собой развалины.
Тогда он вдруг вспомнил слова, которые три года назад с
ужасом повторял весь мир: мессинское землетрясение. Он сам не раз говорил это,
но плохо понимал, что это значит. Он уже видел развалины Византии, Древней
Греции, владений древних римлян, но то были живописные камни, исторические
памятники – не больше; они разрушались медленно, в течение тысячелетий. Они
поражали воображение, но оставляли душу холодной. Теперь же Петя увидел кучи
нового строительного мусора, который еще совсем недавно был кварталами жилых
домов.
Разрушение города и гибель десятков тысяч людей произошли в
течение нескольких минут и не оставили после себя ни крепостных башен, ни
мраморных колоннад, ничего, кроме жалких обломков квартирных перегородок с
клочьями мещанских обоев, дранки, битого стекла и скрученных железных кроватей,
поросших теперь дерезой и пасленом. Это был первый разрушенный город, который
видел Петя. Не какой-нибудь великий, древний, из учебника истории, а самый
обыкновенный, даже не очень большой современный итальянский город, населенный
самыми обыкновенными итальянцами.
И через очень много лет, когда Петя, будучи уже взрослым,
даже пожилым человеком, с ужасом увидел разрушенные города Европы, он все же не
мог забыть развалины Мессины.
Всюду виднелась ужасающая итальянская нищета, полускрытая
южной растительностью и смягченная яркими красками сицилийского лета.
Большинство мессинских жителей до сих пор ютились во временных бараках,
палатках, хижинах, сколоченных из остатков домов. Всюду висело на веревках
разноцветное тряпье. Козы ходили по заросшим, мусорным холмам. Почти голые дети
с блестящими, как антрацит, калабрийскими глазами бегали по разрушенным улицам
и копались в развалинах, все еще надеясь найти там что-нибудь ценное.
На месте разрушенных магазинов стояли сарайчики, в которых
торговали открытками, лимонадом, углем, маслинами…
Семейство Бачей шло по раскаленным улицам этого полумертвого
города, окруженное толпой рыбаков, лодочников и детей. Они хватали
путешественников за руки, улыбались и, заглядывая в лицо, сыпали трескучим
итальянским речитативом. Это не были ни гиды, ни нищие, и невозможно было
понять, чего они добиваются. Они с особенным оживлением трогали Петину
фланельку и гладили его матросский воротник, на все лады повторяя: «Маринайо
руссо, маринайо руссо!»
Василий Петрович вспомнил: во время землетрясения на
мессинском рейде стояла русская эскадра, и русские моряки проявили много
самоотверженного героизма, спасая жителей гибнущего города.
Теперь, увидев Петину фланельку флотского образца и узнав по
многим признакам в семействе Бачей русских, жители города выражали русским
людям и в особенности маленькому русскому матросу чувства восхищения и
признательности.
Они описывали непонятными словами, но понятными жестами
страшную картину землетрясения и подвиги русских моряков, бросавшихся в горящие
дома и выкапывающих из-под развалин гибнувших итальянцев.
В толпу ворвалась старая, седая итальянка, в лохмотьях, с
большим глиняным кувшином за спиной, и подала семейству Бачей на подносе три
стакана свежей воды, – аква фреска! – единственное, чем она могла выразить свою
благодарность русским. Петино сердце наполнилось чувством гордости, и он
пожалел, что не надел матросскую шапку, сшитую дядей Федей, а еще больше
пожалел, что на этой шапке не было георгиевской ленты.
– Грацие, руссо! – повторяли итальянцы, пожимая руки Василию
Петровичу, Пете и Павлику, и это было вполне понятно.
Но еще слышалось и нечто другое:
– Эввива ла революционе, эввива ла репубблика русса!
