– Да я вот подумал, что евреи правы, когда вас ненавидят, – сказал итальянец.
Есенин подозрительно прищурил светлые глаза:
– Почему ж это?
– А каково им жилось еще несколько лет назад? Черта оседлости, погромы. Русские унижали их, били по лицу, таскали за пейсы. За что им любить русский народ и русскую империю? Нынешняя власть освободила их, как освободила крестьян и пролетариев. Вы же читали Библию? А там прямо написано – последние станут первыми. Вот они и стали.
Есенин посмотрел на него сурово.
– Что ты евреев с пролетариатом сравниваешь? – гневно проговорил он. – Это разные вещи, понял?
Итальянец усмехнулся:
– Понял-понял. Вам, господа, нужен свой Муссолини.
– Кто? – не понял Есенин.
– Бенито Муссолини, – повторил итальянец. – Тоже ненавидит евреев и собирается смести сионизм с итальянской земли. Мы с ним когда-то дружили. Славный парень и женщинам нравится. Два года назад организовал боевую дружину из бывших фронтовиков. Теперь собирается покорить Рим и наложить руку на всю Италию.
– Алеш, ты слышал о таком? – поинтересовался у приятеля Есенин.
Ганин кивнул:
– Да. Он еще себя фашистом называет.
– Кем-кем?
– Это от итальянского fascismo, – пояснил итальянец. – Значит – объединение, союз.
– Союз? – Есенин медленно и хищно осклабился. – У нас вот тоже Союз! Союз меча и орала. Орала, орала и дооралась. – Он хрипло хохотнул и сгреб со стола кружку.
Итальянец посмотрел, как он пьет, и сухо уточнил:
– Вы ведь, кажется, литератор?
– Когда кажется, креститься надо, – ответил Есенин. – Я поэт. И Алешка Ганин тоже поэт.
– Я русских литераторов мало знаю, – посетовал итальянец. – Вот разве что одного. Мне с ним приходилось встречаться в Африке. Зовут Николай Гумилев. Слыхали о таком?
Ганин пренебрежительно фыркнул:
– Позер и эстет. А поэт неважный.
– Мы с ним мало пересекались, – сказал Есенин рассеянно. – Виделись в «Бродячей собаке» пару раз.
– А зачем он в Африке? – пьяно поинтересовался Ганин. – Бежал, что ли?
– Да нет, – ответил итальянец. – Это давно было. Лет семь или восемь тому назад. Он тогда, помнится, племя африканских магов искал. Все хотел научиться с их помощью будущее прорицать.
– Ну и как? – насмешливо поинтересовался Ганин. – Прорицал?
Усач хотел ответить, но в это время Есенин яростно и желчно проговорил, обращаясь неизвестно к кому:
– Народ гибнет, а им плевать! Дай им волю – они бы всех голодом заморили! Меньше в России народу – меньше проблем. Алеш, кто это сказал: «Жаль, что у Франции не одна шея, не то б я ее перерубил одним махом»?
– Какой-то Людовик, – ответил Ганин. – Так что там Гумилев? – вновь обратился он к итальянцу. – Он нашел магов? Узнал, что будет с Россией через сто лет?
– Узнал, – спокойно ответил итальянец. – Но пророчества колдунов весьма расплывчаты. Однако они сумели предсказать, что власть в России сменится через несколько лет. И она сменилась.
– Ну, это и без их предсказаний было понятно, – разочарованно протянул Ганин. – Вот если бы они предсказали, когда всему этому придет конец…
– Придет, – тихо сказал итальянец.
– Когда же? – так же тихо поинтересовался Ганин.
– Через семьдесят лет.
Ганин и Есенин переглянулись.
– Чепуха, – поморщился Ганин. – Власть жидов не продержится так долго. Русские люди не потерпят. Мы, конечно, долго запрягаем, но не настолько.
– Я вам говорю только то, что узнал от Гумилева, – пожал плечами итальянец.
– Врун ваш Гумилев, – сердито сказал Есенин. – А эти его африканские черти – просто болваны. Так ему и передайте при встрече.
– Я с ним уже семь лет не виделся, – возразил итальянец, вытирая пальцем пропитавшиеся пивом усы. – Вы его скорее встретите.
– Мерзавцы! – рявкнул вдруг Есенин хмельным голосом. – Убийцы русского народа! От боли за родину в груди жжет!
Он отхлебнул пива, взял с тарелки кусок сушеного, подернутого белой плесенью мяса и швырнул в рот. Пожевал, поморщился, плюнул на пол и проворчал:
– Как можно кормить русского человека такой дрянью?
Ганин пьяно засмеялся.
– Да уж, это тебе не омары Крез и раки бордолез! А русский человек и не такую дрянь ел. Случалось, что он сам себя вынужден был по частям сжирать, чтобы с голоду не помереть. Я сам это видел в девятьсот третьем.
– Ты серьезно? – вскинул брови Есенин.
– Еще как. Мать показывала старика, который свою ногу сожрал.
– Врешь!
– Ни в жизнь, – твердо сказал Ганин. – Вот про такое – ни в жизнь. – Ганин достал из жилетного кармашка серебряные часы и, нахмурившись, посмотрел на циферблат. – Пора нам, Сереж.
– Куда еще?
– У тебя выступление через двадцать минут.
– Где?
– В «Пегасе».
– А, черт, запамятовал совсем.
Есенин допил пиво, и они с Ганиным поднялись. Есенин швырнул на стол деньги.
– Тут много, – сказал он итальянцу. – Хватит оплатить счет и еще останется. Выпейте за наше здоровье, синьор Браккато.
Поэты вышли из пивной в дождливые сумерки, и итальянец остался за столиком один.
3
Впрочем, в одиночестве он сидел недолго. Из-за ширмы вышел и приблизился к столику небрежной походкой молодой, высокий, плотный человек с толстым лицом и глазами навыкате.
– Можно? – спросил он, кивнув на свободные места.
– Присаживайтесь, – ответил усатый итальянец, глянув на незнакомца из-под широкополой шляпы.
Тот уселся, брякнул на стол кружку с пивом и прямо посмотрел на итальянца.
– Меня Яков зовут, – представился он. – Прошу прощения за любопытство… Это с вами не Есенин давеча сидел?
– А вы почему интересуетесь? – спросил итальянец, прищуривая серые глаза.
– Поэзию люблю, – просто ответил Яков. – Восторгаюсь и все такое. Имею привычку подавать поэтам книжки на подпись. Но тут с собой не нашлось.
– Сочувствую, – усмехнулся итальянец.
– Стало быть, все-таки Есенин? – Яков тоже усмехнулся.
– Стало быть, так, – спокойно констатировал итальянец и отхлебнул пива.
– А вы, я извиняюсь, тоже поэт будете или как? – продолжил расспрашивать Яков.
– Возможно, – ответил итальянец уклончиво. – Только я не так известен, как господин Есенин. И стихов своих не издаю.
