— Обижаешь, командир, — Винниченко поморщился, но справился с импульсом боли, придав лицу отрешенное выражение.
Журавлев запрыгнул в кабину, на пассажирское сиденье, и дал отмашку на движение. Грузовик с мягким гудением покатился к восточным воротам, в противоположной стороне от тех, в которые диверсанты въезжали каких-то сорок минут назад. Спустя десять минут они подъехали к КПП, на протяжении всего пути Винниченко на чистом английском, перемежающемся арабской руганью, отгонял с дороги бестолково мечущихся по лагерю людей. Николай протянул дежурному путевой лист с красной полосой по диагонали. Тот попытался пройти к кузову, но майор с дружеской, но холодной усмешкой предложил ему не проявлять интереса там, где это может повредить карьере, и охранник только махнул рукой. Ворота открылись, пропуская грузовик к внешнему посту. Тут повторилась та же история, но на последней стадии проверки, когда у проверяющего бумаги охранника затрещала рация и лицо вытянулось от удивления, Винниченко дал по газам, и еще где-то час грузовик петлял по проселкам, пока вдали не стихли звуки погони.
Они остановились в сорока километрах от морской береговой линии. Тут их уже ждали Свешников и Макс. Журавлев с Командором вскрыли контейнер и извлекли артефакт, оставив в кузове ящик с «начинкой» для любопытных. Тяжелый камень поместили в матерчатый рюкзак с неприличным именем «кондом». Свешников сел за руль и, махнув остальным: мол, свидимся еще, с шиком развернулся на небольшом пятачке твердой как камень земли и на скорости ушел в пустыню. Журавлев помог разместить в кузове минивэна раненого ликвидатора и повел машину, держа направление по компасу, сверяясь с брошенной на «торпеду» картой. Вскоре микроавтобус вынес диверсантов к морскому берегу. Журавлев вынул из кармана плоскую коробочку радиомаяка и нажал плоскую прорезиненную кнопку. Теперь оставалось только ждать: в течение часа команда боевых пловцов с дрейфующего в нейтральных водах советского сухогруза заберет злосчастный камешек, ради которого затевался весь сегодняшний аттракцион.
Расположившись на берегу, Николай и Павликян перевели дух. Вскоре к ним подошел Винниченко и сел рядом, следом за ним появился из темноты снайпер Макс.
— Свешников отогнал ваш тарантас в пустыню, сам уйдет по запасному каналу. Что случилось в лагере, командир?
Майор всю дорогу прокручивал в голове ситуацию, но ничего путного не получалось: возможно все, вплоть до утечки информации, но лучше это оставить аналитикам Конторы. Глядя на лунный блеск морских волн, Журавлев ответил:
— Скорее всего, просто случайность, которую не предусмотрели умники из группы планирования. Вернемся домой — будем разбираться.
Через двадцать минут далеко в пустыне послышался глухой звук взрыва: значит, в контейнере был маячок. А еще минуту спустя на морской глади перед местом, где заняли круговую оборону диверсанты, появились шесть фигур в аквалангах, одна из которых три раза мигнула цветным сигналом фонаря: две красные и одна зеленая вспышка. Получив ответный сигнал, пловцы вышли на берег. Журавлев и Макс помогли Винниченко облачиться в гидрокостюм и передали командиру водоплавающих коллег баул с артефактом. Тащить раненого сквозь частую сеть поиска, которую наверняка уже раскинул по всему Египту Консорциум, было глупо и опасно, а на сухогрузе Ивану окажут помощь и в целости доставят в один из советских портов или высадят там, где его сможет подобрать советский военный корабль, вариантов много. Черные фигуры подводников, среди которых выделялась долговязая фигура ликвидатора, исчезли так же неслышно, как и появились. Журавлев сел за руль микроавтобуса и завел двигатель. Теперь предстояла долгая дорога домой, но чувство хорошо выполненной работы делало ее чуть-чуть короче и безопаснее.
* * *
Земля. 2 марта 1990 года, 00:40 по местному времени. Военный полигон Министерства обороны СССР Капустин Яр. Склад временного размещения АР 077/906, подземное строение 41, горизонт 2. Командир в/ч 073178 полковник Северской В. И.
Весна никак не сказывалась на климате в «закромах», как называли в обиходе сотрудники заглубленные помещения хранилищ и лабораторий. На поверхности бушевали дурно пахнущие нечистотами «ветры перемен», в газетах и журналах, будто сорвавшись с цепи, вчерашние менестрели соцреализма с остервенением набрасывались на умирающую власть, вываливая на головы читателей тонны грязного белья из жизни партийных чиновников и вождей, не забывая и собратьев по перу, но коллектив Склада, словно экипаж подлодки на боевом дежурстве, сохранял неизменно рабочее настроение. Здесь редко читали газеты, фильмы смотрели лишь по внутренней телесети, и это были в основном старые, проверенные временем картины, тщательно подбираемые психологами подземного города. Напряженная работа, часто связанная с огромным риском для жизни, требовала разрядки, некоей отправной точки покоя, где все было надежно, стабильно и безмятежно. Однако были здесь и те, кому приходилось по долгу службы читать, слушать и смотреть все, приходящее с поверхности. Но имелись и добровольцы, которым не жалко было тратить время на мутную реку информации, стремившуюся затопить сознание и разбередить инстинкты человека, случайно или намеренно вошедшего с ней в контакт. Впрочем, таких было немного — люди на Складе редко отрывались от работы, бывшей их главным и порою единственным увлечением в жизни.
Командир номерной части был одним из тех, кому приходилось, пересиливая себя, листать периодику и слушать теле — и радиопередачи, по-новому освещающие старое и пропагандирующие радужные перспективы «нового мЫшления», как выражался передовой генсек. Вот и сейчас Северской с отвращением отбросил отливающий глянцем свежий номер журнала «Огонек». В нем на импортной финской бумаге и четырех листах убористого текста некий правдоискатель доказывал, что на фронтах Отечественной войны воевали только силой отловленные по городам и весям люди, погоняемые в спины пулеметными очередями заградительных отрядов. Про зверства «кровавой гэбни» автор обещал отписать подробнее в следующий раз. Василий Иванович с отработанной за последние годы сноровкой выудил из кармана поношенного пиджака пузырек с валидолом и бросил две маленькие крупинки лекарства под язык. Сам он, житель блокадного Ленинграда, чей отец ушел на войну прямо от станка и пропал без вести два года спустя, не верил россказням бойкого писаки. Зато он хорошо помнил, как шипят в ведре с талой водой немецкие зажигательные бомбы, которые он и его друзья-подростки десятками собирали на крышах домов. Помнил черные от копоти лица рабочих, когда они, еле передвигаясь от недоедания, шли на завод, где хотя бы было тепло и можно было не сомневаться, что друзья поднимут ослабевшего товарища, дадут ему кружку кипятку, а может, и печеную картофелину или сухарик ноздреватого черного хлеба. Северской помнил вкус этого сухарика: кислый, отдающий пылью и машинным маслом, но такой сладкий, особенно когда есть совсем нечего. Ячневая и перловая крупа считались деликатесом, их иногда приносил сосед дядя Миша с первого этажа, их участковый. Сорокалетний старшина, не попавший на фронт по причине выбитого глаза, казался Василию очень старым. Свой паек милиционер делил между соседскими детьми, и два дня в месяц десяток ребятишек мог хоть немного подкормиться сваренной на воде и приправленной сахарином жидкой болтушкой из муки и круп.
