– Может быть, я бы и не стал этим заниматься ради самого себя, государь, но, конечно, ради вас я сделаю все.
– Добрый брат, превосходный брат! – растрогался Генрих, пытаясь вытереть кончиком пальца несуществующую слезу.
– Итак, – сказал Франсуа, – вы не возражаете, Генрих, если я возьмусь за дело, которое вы намеревались поручить герцогу де Гизу?
– Мне возражать! – воскликнул Генрих. – Клянусь рогами дьявола! Нет, я не только не возражаю, наоборот, меня просто пленяет ваше предложение. Значит, и вы тоже, и вы думали о Лиге? Тем лучше – смерть Христова! – тем лучше! Значит, и вы тоже были немножко причастны к этой идее? Да что я – немножко! Весьма и весьма основательно. А потом, все, что вы мне тут наговорили, ей-богу, это просто восхитительно! Поистине меня окружают только великие умы, меня, величайшего осла в своем королевстве.
– О! Ваше величество изволите шутить.
– Я? Да боже сохрани! Положение слишком серьезное. Я говорю то, что думаю, Франсуа. Вы меня спасаете от большого затруднения, особенно большого потому, что, видите ли, Франсуа, с некоторых пор я чувствую себя нездоровым, мои способности слабеют. Мирон мне часто твердит об этом. Но давайте вернемся к более важным вещам; да и зачем мне мой собственный жалкий умишко, если я могу освещать себе путь светом вашего ума? Значит, мы договорились и я назначу вас главой Лиги?
Франсуа охватила радостная дрожь.
– О, – сказал он, – если ваше величество считает меня достойным такого доверия!
– Доверия! Ах, Франсуа, зачем говорить о доверии? Если герцог де Гиз не будет главой Лиги, то кому, по-твоему, я должен не доверять? Может быть, самой Лиге? Неужто Лига будет представлять опасность для меня? Объяснись, мой добрый Франсуа, скажи мне все.
– О государь, – сказал герцог.
– Какой же я дурак! – продолжал Генрих. – Будь так, мой брат не согласился бы стать ее главой, или, еще лучше, с той минуты, когда мой брат станет ее главой, опасности больше не будет. А! Как это логично, видно, наш учитель логики недаром брал деньги. Нет, ей-богу, я не испытываю опасений. К тому же у меня во Франции до сих пор есть немало людей шпаги, и я могу выступить против Лиги в хорошей компании в тот день, когда Лига начнет наступать мне на пятки.
– Ваша правда, государь, – ответил герцог с простодушием, почти столь же хорошо разыгранным, как и простодушие его брата, – король всегда король.
Шико открыл один глаз.
– Черт побери! – сказал Генрих. – Но, как назло, и мне пришла в голову одна мысль. Просто невероятно, какой у меня сегодня урожай на мысли. Бывают же такие дни!
– Какая мысль, братец? – спросил герцог, сразу обеспокоившись, ибо он не мог поверить, что такое огромное счастье достанется ему безо всяких помех.
– Э, наш кузен Гиз, отец или, вернее, человек, считающий себя отцом этой идеи, наш кузен Гиз, вероятно, уже вбил себе в голову, что он должен руководить Лигой. Он тоже захочет командовать.
– Командовать, государь?
– Без сомнения, даже без всякого сомнения. По-видимому, он вынашивал эту идею лишь для того, чтобы она ему служила. Впрочем, ты говоришь, вы вынашивали ее вместе. Берегись, Франсуа, этот человек не захочет оставаться в дураках. Sic vos non vobis… – вы помните Вергилия? – nidificatis, aves.
[99]
– О государь!
– Франсуа, бьюсь об заклад, что он об этом помышляет. Он знает, какой я беспечный.
– Да, но, как только вы объявите ему вашу волю, он уступит.
– Или сделает вид, что уступил. Повторяю: берегитесь, Франсуа, у него длинные руки, у нашего кузена Гиза. Я скажу даже больше, скажу, что у него длинные руки и никто в королевстве, даже сам король, не может дотянуться туда, куда он дотягивается. Одну руку он протягивает Испании, другую – Англии, дону Хуану Австрийскому
[100]
и королеве Елизавете. У Бурбона шпага была покороче руки моего кузена Гиза, и все же Бурбон причинил немало неприятностей Франциску Первому,
[101]
нашему деду.
– Однако, – сказал Франсуа, – если ваше величество считает Гиза столь опасным, значит, у вас есть еще одна причина доверить руководство Лигой мне. Таким путем мы зажмем Гиза между нами двумя и, при первой же измене с его стороны, устроим ему судебный процесс.
Шико открыл второй глаз.
– Судебный процесс! Судебный процесс ему, Франсуа! Хорошо было Людовику Одиннадцатому,
[102]
богатому и могущественному королю, устраивать судебные процессы и возводить эшафоты, а у меня не хватит денег даже на покупку черного бархата, который может потребоваться в подобном случае.
И Генрих, несмотря на все свое самообладание в глубине души сильно взволнованный, бросил на брата острый, проницательный взгляд, блеска которого герцог не смог вынести.
Шико закрыл оба глаза.
В комнате наступило непродолжительное молчание.
Король нарушил его первым.
– Стало быть, надо все устроить так, мой милый Франсуа, – сказал он, – чтобы не было междоусобных войн и распрей между моими подданными. Я сын Генриха Воителя и Екатерины Хитрой и от моей доброй матушки унаследовал чуточку коварства. Я призову к себе герцога де Гиза и наобещаю ему столько разных благ, что мы уладим наше дело по обоюдному согласию.
– Государь, – воскликнул герцог Анжуйский, – ведь вы поставите меня во главе Лиги?
– Я так думаю.
– Вы согласны, что я должен получить этот пост?
– Вполне.
– Наконец, вы сами-то этого хотите?
– Это мое самое горячее желание. Однако не следует вызывать чрезмерное неудовольствие кузена де Гиза.
– Коли так, будьте спокойны, – сказал герцог Анжуйский. – Если на пути к моему назначению вы не видите других препятствий, то я беру на себя лично уладить все с герцогом.
– И когда?
– Сегодня же.
