— Что еще за майор Мурашко? — спросила рядом изнемогшая от
любопытства Марта. — Мы играем в милицию?
— Иван Терехин приехал к Венику в три. — Данилов щелкнул
панелью телефона, закрывая ее, и зачем-то опять открыл. — Почему он мне наврал?
— Кто?
— Веник. Он сказал мне, что у него вчера были гости. Первый
из которых, этот самый Иван, приехал в одиннадцать утра.
— В гости приехал в одиннадцать утра? — удивилась Марта.
— Ну да. Он поссорился с женой или что-то в этом роде. По
крайней мере, мне так сказал Веник.
— Ничего я не понимаю, — заключила Марта сердито.
— Я спросил у своей секретарши, кому она в пятницу говорила,
что я собираюсь на дачу Кольцова. Она говорила Лиде, Венику и Знаменской, это
моя клиентка. Я решил, что нужно проверить, где он был вчера утром.
— Только он? — перебила Марта. — А дамы?
— Дамы ни при чем, — твердо сказал Данилов, — а Веник сказал
мне, что все утро спал дома и что в одиннадцать приехал этот самый Ваня Терехин
и привез ему пива. Ваня мне только что сказал, что он к Венику приехал после
трех.
— Он не тебе сказал, а майору Мурашко, — поправила Марта.
— Ну да, — согласился Данилов. — Зачем Веник врал про этого
Ваню? Если он ничего не знает про разгром на даче, врать ему незачем. Какая
разница, во сколько к нему приехал приятель? Почему он сказал про одиннадцать?
— Если в одиннадцать он был дома с приятелем, значит, в
десять он никак не мог быть на Рижском шоссе, — задумчиво сказала Марта.
— Вот именно. Почему он сразу сказал про одиннадцать? Почему
он не сказал, что гости к нему приехали, скажем, в два?
— Выходит, он знал, что должен как-то подтвердить, что в
одиннадцать был дома, — выпалила Марта, — а это значит, что про разгром на даче
он все знает.
— Ничего это не значит, — возразил Данилов не слишком
уверенно, — это значит, что он зачем-то мне соврал. И я не понимаю, зачем.
— А где ты взял телефон этого самого Вани?
— В портфеле у Веника. В записной книжке.
— Нет, Данилов, — решительно сказала Марта, — я ошиблась. Ты
не Глеб Жеглов. Ты — Эркюль Пуаро. Твоя тонкость и даже некоторое коварство в
ведении расследования меня восхищают. Можно я буду доктор Ватсон?
— Нет, — сказал Данилов, — нельзя. У Пуаро был никакой не
доктор Ватсон, а капитан Гастингс.
Они помолчали. Марта смотрела на дорогу.
— Ты не знаешь, охранник жив?
— Не знаю. Я завтра, наверное, съезжу в больницу. Если он
будет еще жив.
— Данилов, — быстро произнесла Марта, — уж в этом ты точно
не виноват!
— В чем?
— В том, что охранник… что его ранили.
— Как раз в этом я и виноват. Его ранили из-за меня. Ты что,
не понимаешь? Тот человек пришел, чтобы наказать меня, но ему мешал охранник, и
он его покалечил. Если не убил.
— Дернул меня черт связаться с душевнобольным! — злобно
выговорила Марта. — Ты надоел мне, Данилов. Хуже горькой редьки надоел. Ну,
если ты во всем виноват, пойди и повесься.
— Остаются еще мои сотрудники, — продолжал Данилов, как
будто ничего такого она и не говорила, — Саша Корчагин, Таня Катко и Ира. Они
тоже знали, что я с утра в субботу собираюсь на Рижское шоссе.
— Кто-нибудь из них ненавидит тебя лютой ненавистью?
— Не знаю. Как будто нет. Впрочем, я плохо умею замечать
такие вещи.
— Это точно.
— На полу в доме я нашел растоптанный в пыль кусок янтаря.
Откуда он там взялся? Кто его растоптал? Преступник или охранник? В доме ничего
янтарного нет и не было, значит, янтарь кто-то принес или он выпал из кармана,
У кого?
— Как же ты его нашел? Там было сплошное стекло.
— Нашел. Только теперь я голову сломал, имеет это отношение
к делу или нет? И еще кассета.
— Какая кассета?
— Камера наблюдения, помнишь?
— Что?
— Там все кассеты «BASF», а одна, та, на которой мы с тобой,
«Sony». У Тарасова в машине валялась какая-то кассета. Прямо на полу. Он
сказал, что это видеозапись его выступления.
— А что, Тарасов тоже звонил в пятницу твоей секретарше и
спрашивал у нее, как ты намерен провести субботу?
— Нет. Не звонил. Он в пятницу прилетел с гастролей. Но
кассета у него валялась.
— «BASF»?
— Я не посмотрел, — сказал Данилов виновато, — плохо у меня
получается быть детективом.
— Ничего, сойдет. — Марта притормозила на светофоре и
отправила в рот какую-то мятную гадость. Она постоянно «освежала дыхание», в
полном соответствии с рекламой. — Сама по себе кассета на полу ни о чем не
говорит. У меня в бардачке тоже кассета ездит. Мне Инка дала какой-то
новогодний фильм. Ну и что? Тем более твой Матрасов только в пятницу вернулся с
гастролей.
— Не Матрасов, а Тарасов, — поправил Данилов.
— Ну, Тарасов. Или он сразу с самолета кинулся громить дачу
Кольцова?
— Он даже не знал, что я туда собираюсь. Ему нужно было со
мной встретиться, потому что моя мать просила его уговорить меня выступить на
приеме и сказать несколько теплых слов моему отцу.
— Что? — переспросила Марта с изумлением. — Кто должен
выступить?!
Данилов промолчал, и Марта замолчала тоже.
— Ты… очень расстроился, — спросила она, помолчав немного, —
или ничего?
— Ничего, — сказал Данилов, — дело не в этом. Дело в том,
что Олег про дачу ничего знать не мог, он вообще к моей работе никакого
отношения не имеет, но все равно я… струсил, когда увидел эту кассету.
Марта посмотрела на него.
Дело было как раз «в этом». Зря она подозревала Данилова в
том, что ему была нужна ее машина, а не она сама. Ошиблась. На этот раз
Данилову была нужна она сама.
Она толком не понимала его отношений с родителями, но знала,
что даже после телефонных разговоров с ними — вернее, с матерью, потому что
отец никогда с сыном не разговаривал и никогда ему не звонил, — Данилов
становился почти больным.
Его нужно было утешать, но делать это осторожно, потому что
от слишком прямолинейных утешений он мрачнел еще больше, уходил в себя, на вопросы
отвечал «да» или «нет» и в конце концов замолкал надолго. Марта томилась.
Приставала.
