— Да.
— Он получил какую-то престижную европейскую премию за
литературу. В газетах писали. Правильно?
— Да.
— А вы… собираетесь на этот прием, Андрей?
— Да.
— Какой у нас с вами веселый и содержательный разговор! —
сказала Катерина Солнцева. — Прошу прощения, если поставила вас в неловкое
положение. Как себя чувствует ваша приятельница?
— Хорошо, большое спасибо.
Тут она неожиданно сказала:
— Большое пожалуйста, — и положила трубку.
Как их понять, этих женщин? Кто может их понять?
Зачем она заговорила с ним об отце? Теперь он целый день
будет не в своей тарелке.
Можно подумать, что последние три дня он хотя бы одну минуту
был в «своей тарелке»!
Он посмотрел на разложенные на столе бумаги. Бумаг было
много. На плоском экранчике ноутбука болтался новый эскиз. В двенадцать приедет
Веник.
Как заставить его сказать правду? Спросить про голубую
краску или не спросить? Почему у ловких детективов из кино все получается легко
и просто, а у него, Данилова, вовсе ничего не получается?
Он переложил бумаги. Сначала левые направо, а потом нижние —
наверх.
Зачем мать пригласила на свою вечеринку Кольцовых?! Что за
сумасшедшее честолюбие! Так называется стремление всегда и во всем превосходить
окружающих или не так? Почему она не догадалась пригласить английскую королеву
Елизавету, к примеру? Тоже весьма достойная особа и, главное, вполне подходящая
по статусу! Или он, Данилов, так отстал от жизни, что не знает, кто в данный
момент больше всего подходит по статусу матери и отцу? Может, как раз
английская королева?!
Хоть бы Марта позвонила. Просто так. Он сказал бы ей —
привет, Мартышка. И спросил бы о чем-нибудь незначительном.
Ночью она ему приснилась.
И это был такой откровенный, такой неприличный, такой
разнузданный сон, что утром Данилов долго маялся в ванной, не зная, как выйдет
и станет смотреть в ее утреннее сердитое и свежее лицо.
Никаких таких снов не должно сниться про «старого друга»,
тем более если этот самый «друг» ждет ребенка вовсе от другого мужчины.
Эскиз на экране мигнул, ушел в небытие, а на его месте
завертелись невообразимые разноцветные пружины и кольца. Кольца корчились,
извивались, меняли форму и цвет, перетекали друг в друга и отчего-то напоминали
Данилову его самого.
Он посмотрел-посмотрел, а потом стукнул по клавиатуре —
прогнал кольца и вернул эскиз.
Зазвонил телефон, и секретарша переключила звонок на него.
Он был уверен, что звонит Марта, и внезапно сильно огорчился, когда она
сказала, перед тем как он взял трубку:
— Это Корчагин.
Саша звонил из его квартиры. Папка с договорами никак не
находилась.
— На столе в гостиной, Саша, — терпеливо сказал Данилов, —
прямо на столе.
— На столе ничего нет, — заскулил плохо направляемый Саша, —
я стою напротив стола.
— Ничего нет на кухонном столе. Посмотри направо. Там стоит
еще один стол. Деревянный. Квадратный. На нем папка. Увидел?
— Увидел, — сказал Саша с облегчением, — сейчас приеду.
— Спасибо, — поблагодарил Данилов. Он всегда благодарил всех
и за все.
Марта его за это ругала.
Нужно было работать, а он путался в своих мыслях, как
воробей в зарослях бузины на участке в Кратове, где весело и вкусно пахнет
шашлыком и наглая ворона боком скачет по древнему шиферу крыши.
Кто мог разгромить дом Тимофея Кольцова? Кто мог написать на
стене «Это только начало»? Кто мог прислать записку «Убийца должен быть
наказан»?
И — зачем?! Данилов никак не мог понять — зачем? Он был
совершенно уверен: если он поймет, зачем это сделали, он поймет, кто это
сделал.
Появившийся к двенадцати часам Веник был печально-официально
светел и облачен в офисный костюм.
— Привет, — сказал он Данилову, бросил портфель и уселся в
кресло, положив ногу на ногу.
В том, как он это сделал, было что-то глубоко американское и
очень-очень брокерское. Данилову стало смешно.
— Привет.
Он вынул из ящика стола две пузатые пачки дивного зеленого
оттенка, так греющего людские души с тех самых пор, как «за валюту» перестали
сажать, и — одна на другую — выложил их перед Веником.
— Спасибо, — солидно сказал тот, — выручил.
Таня Катко за стеклянной перегородкой встала и зачем-то
пошла к другому компьютеру. Веник проводил ее глазами — Таня была длинноногой,
стройной, и юбка у нее открывала ровно столько, сколько можно, чтобы эротика не
перешла в порнографию.
Данилову было наплевать на Танину юбку, но, проследив за
взглядом Веника, он решил, что, как начальник-самодур, сегодня же попросит ее
выбирать какие-нибудь менее возбуждающие наряды.
— Почему ты мне вчера наврал про одиннадцать часов? —
спросил Данилов, пока Веник приходил в себя от зрелища Таниных ног. — Зачем?
— Что, — оторопело переспросил Веник и моргнул, — я тебе
наврал?! Ты о чем?
— Где ты был вчера утром, Веник?
Он весь подобрался — Данилов заметил. И даже ногу с ноги
снял. И сигарету из пачки так и не вынул. И палец сунул за галстук, как будто
тот его душил.
Они в упор смотрели друг на друга — только стол их разделял
— и молчали. И чем дольше молчали, тем красноречивее становилось это молчание.
— Зачем тебе знать, где я был вчера утром? — фальшивым
голосом начал Веник. Очевидно, ему и самому было понятно, насколько голос
фальшив, потому что он откашлялся, быстро отвел глаза и посмотрел снова. За эту
секунду он несколько приободрился. — Я вообще не понимаю, что ты ко мне
пристал, Данилов! Ты что? Моя мамочка? Или женушка?
— Я не мамочка и не женушка, просто скажи, почему ты мне
вчера соврал.
— Я тебе не врал!
— Никакие гости к одиннадцати не приезжали. Твой первый
гость приехал после трех. Зачем ты соврал?
— Данилов. — Веник взял себя в руки и решительно пошел в
наступление: — Я же не спрашиваю у тебя, где ты был вчера утром!.. Ну, да, да,
дома меня не было, ну и что?!
— Где ты был?
