Тут шеф неожиданно улыбнулся.
Танина бабушка говорила, что хорошего человека улыбка должна
непременно красить. Шефа улыбка нисколько не красила. Лицо становилось
безжизненным, как будто стянутым в нелепую маску.
— Это я к тому, — пояснил он задумчиво, — что в следующую
субботу нам скорее всего придется работать. Иначе мы не то что к Новому году, к
Первому мая проект не сдадим. Согласны?
Выходит, он вовсе не собирался приглашать ее на свидание?! И
про субботу спрашивал просто затем, чтобы объявить, что отныне у них
шестидневная рабочая неделя?! Таня немедленно почувствовала себя оскорбленной.
— Я не знаю, — начала она и потрогала щеки. Щеки были
горячими, а пальцы холодными, и она быстро опустила руки. — Смогу ли я…
— Я не спрашиваю вас, сможете вы или нет, — перебил ее шеф
ледяным тоном, — я просто ставлю вас в известность. В следующую субботу мы
работаем. С утра.
— Понятно.
— Пожалуйста, вечером покажите мне расчеты. Бог с ними, с
лестницами, пусть будут только фронтоны. Сделаете?
— Да.
— Хорошо. Спасибо.
Он снова уткнулся в компьютер с таким видом, что Таня поняла
— аудиенция окончена. Она встала, и он неожиданно поднял голову. Опять
сверкнули очки.
— Таня, я прошу не носить на работу одежду, которая может
вызвать инфаркт у наших клиентов. Мне все равно, — и тут он пожал плечами под
безупречной черной водолазкой, — а люди пугаются. Договорились?
Таня выскочила за дверь так стремительно, что Данилов даже
удивился, как она не стукнулась в нее лбом.
Значит, Егорьевское шоссе и горка с подъемником. С девяти
часов утра.
Вряд ли она обманывает его. Лиду, Знаменскую и Таню он внес
в свой список просто для порядка, потому что именно так делали опытные сыщики в
детективах. Подозреваются все, исключений нет. Значит, остались еще Лида и
Знаменская.
Последняя позвонила ему сама — как обычно. За субботу и
воскресенье она обогатилась очередными идеями о перестройке своего дома и
горела желанием немедленно выложить их Данилову.
— Андрюшик, — начала она дивным прокуренным контральто, —
это я. Баба-Яга — Знаменская. Соскучились?
— Конечно, Ариадна Филипповна, очень. Я звонил вам в
пятницу, чтобы поздравить, но…
— Андрюшик, замолчите. Я не юное создание тридцати шести лет
от роду! Я стара, слаба и дьявольски умна. Вам что-нибудь об этом известно?
Данилов засмеялся. Академик Знаменская была второй женщиной
после Марты, с которой он действительно мог разговаривать, не опасаясь ничего
на свете.
— Так вот. Вы не пожелали проводить меня на банкет, и я весь
вечер принуждена была выслушивать идиотские комплименты от разного рода козлов,
которые с большим удовольствием перегрызли бы мне горло еще сорок лет назад.
— А орден? Получили?
— Ну конечно, получила! Или вы думаете, что они в последний
момент передумали?
— Он красивый?
— Кто — он, — осведомилась Знаменская, подумав, — орден или
президент?
— Почему президент? — удивился Данилов.
— А как вы думаете, кто вручал мне мой орден?
— Не знаю, — признался Данилов.
— Они оба были исключительно элегантны. И президент, и
орден, я имею в виду. Но один из них ночевал сегодня со мной! — И она отчетливо
произнесла в трубку «хе-хе-хе» — засмеялась. — Банкет был ужасающий.
Подготовкой занималась моя невестка, жена старшего сына. Господи боже мой!
Нельзя шесть часов кряду есть. Но мы ели. Зря вы не пришли, Андрюшик. Столько
еды пропало! Мне удалось уволочь домой ананас. Все решили, что старуха совсем
рехнулась, но я его все-таки сперла. В конце концов, это моя еда, и я могу делать
с ней все, что хочу! А дома у меня шаром покати, кроме докторской колбасы и
французского шампанского, ничего нет. Шампанское мне прислала подруга из Канн.
Можно умереть со смеху, но в Каннах у меня подруга! Она, конечно, совсем в
маразме, потому что давно ничем не занимается, кроме ухода за своей персоной,
но меня любит. А вы любите меня, Андрюшик?
— Очень, — подтвердил Данилов с удовольствием.
— Ну конечно, — согласилась Знаменская ехидно. — Так что в
выходные я ела колбасу с ананасом и запивала шампанским. Кстати, я вам звонила
утром. Думала, может, мне удастся завлечь вас хоть на колбасу, но вас не было
дома. Работали?
— Работал.
— Ну и зря. По субботам следует встречаться с девушками.
— Я встречался, — зачем-то признался Данилов, впервые в
жизни подумав о Марте как о «девушке», — я все делал сразу — и встречался, и
работал.
— Я! — объявила Знаменская. — Я всю жизнь все делала сразу —
встречалась, работала, рожала, проверяла уроки, защищала диссертации, вытирала
носы, мыла полы, ругалась с начальством, строила козни! И что из этого вышло?
— Что?
— Теперь все только и думают, как избавиться от полоумной
старухи, то есть от меня. Вы первый, Андрюшик.
— Бросьте вы, Ариадна Филипповна, — сказал Данилов весело, —
вы — национальная гордость и достопримечательность. Я, например, горжусь
знакомством с вами, как пионер красным галстуком.
— Не врите, нехорошо.
— Прибедняться тоже нехорошо, — сообщил Данилов, — а вы
почему-то сегодня прибедняетесь.
— У меня такая полоса! — объявила Знаменская. — Мало того,
что я академик, доктор, лауреат, я теперь еще орденоносец. Ну? Дальше куда?
Помирать?
— Пока подождите.
— Пока подожду, пожалуй. Знаете, утром после банкета, только
я пристроилась к колбасе, как позвонил ученик, Вася Бестужев, из Кардиоцентра.
У него на столе сложный случай, и какой красивый! Хотите, говорит, Ариадна
Филипповна, поучаствовать? Хочу, говорю. Он, бедный, небось надеялся, что бабка
откажется, а бабка — тут как тут. Шесть часов мы на двоих с Васей
кроили-раскраивали, шили-вышивали! В девять начали, в пять закончили.
Размылись, сели, покурили, я и думаю: вот черт побери все на свете! Тебе,
старой дуре, вчера орден дали. Зачем? Чтобы ты сегодня опять оперировать
побежала? Да, так зачем я звоню? Давно живу. Память подводить стала. Ах да,
вспомнила — я сомневаюсь, что камин нужно делать именно с медным колпаком. — На
этом месте Данилов чуть не уронил телефонную трубку, неплотно прижатую плечом.
— Вот у меня журнал, — в трубке зашелестело, — называется… называется «Лестницы
и камины», ишь ты!.. Вы читаете такие журналы, Андрюшик?
