Она не может тебе нравиться! Что ты хочешь
продемонстрировать нам с отцом, Андрей? Ты не можешь писать, не хочешь
заниматься музыкой, тогда что же?
Нелепые чертежи, подсчеты? Сколько нужно цемента и сколько
оконных рам? Это твоя профессия? Ты всерьез хочешь нас убедить в этом?!
К тридцати годам он перестал кого бы то ни было в чем бы то
ни было убеждать. Он работал, искал заказы, зарабатывал мало и нерегулярно.
Когда однажды мать в порыве родительских чувств пригласила его на очередное
публичное мероприятие в честь отца, выяснилось, что у Данилова нет смокинга.
Идти в костюме было нельзя — в приглашении было ясно написано, что форма одежды
«вечерняя», — и Данилов не пошел вовсе.
«До чего ты дошел, Андрей», — с усталым презрением сказала
мать, позвонив ему на следующее утро, в восемь часов.
Заказ от Тимофея Кольцова был словно его признанием,
подтверждая, что он на самом деле что-то собой представляет, что его профессия
— тоже профессия, пусть и связанная, с цементом, батареями и немецкой краской
«Садолин».
— Слушай, Данилов, — неожиданно сказал Грозовский, уже почти
выдвинувшийся за дверь, — говорят, что дом одного уважаемого человека
разгромили, а дом этот ты проектировал. Правда это?
Данилов не ожидал ничего подобного.
Марк Грозовский ничего не мог знать про дом Тимофея
Кольцова. Сам Данилов никому ничего не говорил. Сотрудники были предупреждены,
да Марк и не знал никого из его сотрудников!
Дом разгромили в субботу. Сегодня понедельник. Откуда Марк
мог узнать?!
— Я не знаю, о чем ты говоришь, — ответил Данилов ровным
тоном, который так хорошо ему удавался. — Какой уважаемый человек?
— Да говорят, что очень уважаемый, чуть ли не Кольцов, —
пристально глядя ему в лицо, пояснил Марк. — Ты что? Спроектировал дом для
Кольцова?
— Кто говорит?
— Люди говорят.
— Какие люди?
— Всякие. А что? Это не правда? Врут?
Данилов пожал плечами — он любил этот жест, который мог
означать все, что угодно. Мать отучала его годами — не смей пожимать плечами,
это неприлично, особенно в разговоре! Не отучила.
— А, Данилов?
— Я не знаю, о чем ты говоришь, — пробормотал Данилов.
— Ну конечно, — согласился Грозовский, — смотри, с такими
заказчиками можно быстренько на кладбище переселиться. Никто и не узнает
ничего. Зря ты ввязался, Андрей. Очень зря.
— Во что?
— Во все. Дом для Кольцова — заманчиво, конечно, но очень
опасно. Ты ему не угодишь, и он тебя на тот свет отправит.
Данилов промолчал, хотя очень тянуло возразить.
Возразив, он подтвердит свою причастность и к Кольцову, и к
дому, и к разгрому.
Кто написал «Разгром»? Федин? Фадеев? О чем он, этот
знаменитый «Разгром»?
Забыл. Или не знал?
— Ты… прояви осторожность, — посоветовал Марк холодно, — не
помешает.
— Хорошо, спасибо, — поблагодарил вежливый Данилов и закрыл
за Марком дверь.
Откуда?! Откуда он мог узнать?!
Сотрудникам было запрещено говорить о заказах. И хотя Марк
бывал в офисе, они проболтаться не могли. Или могли?
С Мартой Грозовский незнаком.
С Лидой знаком, но Лида не знала про Кольцова. Она знала,
что один из домов, который проектирует Данилов, на Рижском шоссе — и только.
Что дальше? Дальше-то что?
Вот тебе и ловкий детектив из кино!
Веревка все запутывается и запутывается, и узлы на ней все
туже и туже, и все меньше надежды на то, что Данилову удастся их развязать.
Он так и не выяснил, где был Веник утром в субботу и почему
наврал про то, что мирно спал дома. Если он ни в чем не виноват, зачем ему
врать?! Да еще на таком пустом месте?
Зачем Знаменская сказала, что оперировала в Кардиоцентре,
хотя она там вовсе не оперировала?
Где был Саша Корчагин в субботнее утро? Данилов так за весь
день и не смог спросить у него, где он был! Подозревать было неловко и
противно, Данилов маялся от неловкости, сердился на себя за нерешительность — и
ничего не спросил.
Почему Грозовский спросил про Кольцова, откуда он мог
узнать?!
Как на ботинке оказалась голубая краска?
В доме Кольцова не было никакой голубой краски, Данилов знал
это совершенно точно. Какая именно краска была в квартире у Веника, Данилов не
знал вовсе. Если краска из его квартиры, означает это что-нибудь или нет? А
если да, значит. Веник написал на стене «Это только начало»? Веник ударил по
голове охранника, так, что треснули, сломались и вылезли наружу хрупкие белые
кости?
Веник громил дом, вываливал краску, мазал стены, потрошил
шкафы и заливал цементом мозаику?
Целые озера краски и цемента.
«Я не могу, — вдруг понял Данилов, — я просто не могу об
этом думать».
Придется, сам себе возразил он язвительно. Конечно, у него
нервы, будь оно все проклято! Но он будет думать! Будет думать до тех пор, пока
все не станет ясным. Он не даст своим нервам никакого шанса, зажмет их в кулак,
стиснет, и они не шевельнутся. У него просто нет другого выхода.
Кто прислал записку «Убийца должен быть наказан»? Зачем ее
прислали Марте? Кто принес янтарь в Дом Тимофея Кольцова?
Прошло уже два дня из отведенных ему десяти, а он ни на шаг
не приблизился к разгадке.
Нужно было готовить ужин, делать привычные вечерние дела, и
он заставил себя заняться ими. Марта уехала встречать своего Петю,
возвращавшегося из командировки, и не было никакой надежды на то, что она
позвонит или приедет.
Просто так.
Размышляя, Данилов поставил щегольскую сковородку на
полированную поверхность плиты и. начал сервировать стол — одна тарелка, одна
вилка, один нож и один стакан. На огромной, как озеро, поверхности стола этот
набор выглядел жалко.
Он привык жить один. Он и должен жить один. Ничего у него не
вышло, даже когда он попытался что-то изменить, — присутствие второго человека
раздражало и сковывало его, мешало думать, заставляло ломать привычки и не
соблюдать правила, чего он терпеть не мог. Три года, что он был женат, он даже
спал плохо — боялся шевельнуться, разбудить, не включал свет, не вставал
покурить, затаивался до утра, как мышь в норе, напуганная запахом кошки. Нет,
не может он ни с кем жить. Он должен жить один.
