Долгов пожал широченными плечами.
Зазвонил телефон, и он не сразу понял, какой именно звонит –
его мобильный или больничный.
Больничный телефон, вспомнилось ему. Почему-то не работал
телефон, когда он пришел и нашел на полу медсестру! Этого не могло быть просто
по определению – телефон в больнице работал всегда!
И что-то было еще, о чем ему нужно подумать, но он не успел.
– Да.
– Господин Долгов, это приемная Глебова Михаила Алексеевича.
Вы хотели с ним переговорить.
– Хотел, – признался Долгов довольно холодно. Телефон
адвокатской приемной ему дал Терентьев, и уже несколько дней Долгов не мог
застать Глебова. Адвокат был чертовски занят.
– Михаил Алексеевич может с вами поговорить. У него есть
пять минут, – сообщили в трубке, подчеркнув, что именно пять, не семь и не
десять.
– Хорошо, – сказал Долгов, откинулся в кресле и покачался
взад-вперед. – Я согласен на пять. Давайте.
– Это кто? – одними губами спросил заинтересованный Хромов.
– Карающий меч правосудия, – так же ответил Долгов.
В трубке играл Гершвин, и Долгов вдруг подумал, что, может,
все не так безнадежно, если в режиме ожидания у него включается Гершвин, а не
специальная японская мелодия для релаксации и успокоения нервов!..
– Слушаю вас, Дмитрий Евгеньевич.
– Здравствуйте.
Глебов промолчал. У него была своя тактика, он умел сбивать
собеседников с толку. Некоторые сбивались, а другие нет, и вот с этими
последними и был смысл иметь дело!
– Михаил Алексеевич, меня, как врача, очень интересует
препарат, который мы нашли в вещах нашего пациента Грицука Евгения Ивановича, –
с места в карьер начал Долгов. Не станет же он, в самом деле, тратить время на
какие-то глупые игры в молчанку с незнакомым человеком! – Что это за препарат и
почему вы его так быстро забрали? Вы можете мне ответить?
Глебов продолжал тянуть паузу.
Долгов качался на стуле и смотрел на больничный двор. В
правом крыле начался ремонт, и шустрый трактор копал какую-то канаву. Нет,
все-таки молодец главврач! Больницу содержит отлично, и дело свое знает, и
вообще человек решительный и справедливый! А он, Долгов, так его подвел!
Глебов молчал, и Дмитрий Евгеньевич молчал тоже.
Переиграть Долгова было трудно.
Должно быть, Глебов редко имел дело с хирургами и понятия не
имел, что Долгов и подобные ему принимают решения по нескольку раз в день и от
их решений иногда зависит все.
То есть на самом деле жизнь или смерть. Даже не тюрьма и
сума, а именно – жизнь или смерть. Болезнь или здоровье. Пылкий поцелуй в конце
фильма или титры в черной траурной рамке.
С такими нельзя спорить, можно только соглашаться. На них
нельзя давить, им можно только подчиняться. Их нельзя заставить, можно только
убедить.
Долгову не страшен был Глебов с его значительностью и
умением молчать. Хирург точно знал, что он сильнее и что именно он победит.
И он победил!..
Он все еще качался в кресле и рассматривал трактор, который
рыл канаву, а Костя Хромов зевнул, не разжимая челюстей, и помотал головой,
когда Глебов понял, что этот самый хирург уже задал все свои вопросы и теперь
просто ждет на них ответа, и будет вот так молча ждать хоть до скончания века!
Зря Глебов надеется, что он начнет приставать к нему, как-то объясняться и
поминутно переспрашивать в трубку: «Але, Михаил Алексеевич, вы меня слышите?!»
Первым нарушать паузу, которую он сам же и взял, Глебову не
хотелось. Не хотелось, но все же пришлось.
– Простите, Дмитрий Евгеньевич, я отвлекся, – произнес он и
сразу понял, что зря это сделал! Вышло так, что он оправдывается, еще одно очко
в пользу противника! – Значит, так. Про препарат я вам ничего сказать не могу,
а забрал я его потому, что в тот момент представлял интересы покойного по
просьбе его издателя, и мне было важно знать причину, по которой Евгений
Иванович скончался.
– Вы ее выяснили? – живо спросил Долгов, и Глебов чуть не
выругался в трубку.
Чертов хирург!..
– Это вы ее выяснили, насколько я понял! Евгений Иванович
скончался от остановки сердца, это заключение вашей больницы, так что вам
виднее!
Ну, слава богу, хоть одно очко отыграл!..
Долгов пожал плечами:
– А у вас были основания считать, что он скончался по
какой-то другой причине?
– Дмитрий Евгеньевич, я представляю интересы издательства, в
котором печатались книги господина Грицука. Собственно, никаких других целей я
не преследую и не понимаю вашего интереса к этому делу. Вы проводите частное
расследование?
– Да, – просто ответил Долгов, и Глебов в своем роскошном
кабинете на последнем этаже офисного здания, как будто парившего над Москвой,
чуть не упал со стула.
– Как?! – спросил он, переменив адвокатский голос на
простой, человеческий. – Зачем это вам?!
– У нас произошло еще одно странное событие. Мы думаем, что
смерть Евгения Ивановича и это событие как-то связаны друг с другом. Кроме
того, телевидение показало программу, из которой следует, что во всем виноваты
мы, то есть врачи. А это глупость, Михаил Алексеевич! Глупость и ерунда. И
«Комсомолец» напечатал статью про врачей-убийц и про то, что всех нас надо под
суд отдать. Так сказать, скопом!..
– Ну, нынче на врачей в суд не подает только ленивый, –
сказал Глебов, и Долгов усмехнулся. – Это национальное развлечение такое – подавать
в суд на больницы и врачей. Вы что, не в курсе? Вы же врач! Раньше во всем был
виноват Чубайс, а теперь медицина. А в связи с тем, что на министра
здравоохранения в суд подавать никакого интереса нет, вот и подают на всех
подряд врачей. А что у вас произошло?
– Чуть не погибла одна из медсестер, – нехотя ответил
Долгов. – Причем в моем кабинете. Что она там искала, зачем пришла, непонятно!
– А… как это может быть связано с Грицуком?
– Я не знаю, – сказал Долгов и кулаком погрозил Косте
Хромову, который уже зевал вовсю, – понятия не имею! Но в нашей больнице никто
никогда никому не давал по голове! Это произошло именно сейчас, после смерти
Грицука и скандала, который показали по телевизору! Меня интересуют оба
события, потому что следуют одно за другим. Я был уверен, что вы знаете больше
меня, хотя бы потому, что сразу забрали таблетки! А я так не понял, что именно
он принимал. Что было в пузырьке из-под нитроглицерина? И зачем ему вообще
нитроглицерин, если у него никогда не болело сердце!
Глебов знал совершенно точно, что было в пузырьке из-под
нитроглицерина. Но сказать означало выложить и все остальное, а он не был к
этому готов!
