Превозмогая отвращение от сальных пятен, я поднес ее к глазам. По-видимому, именно здесь ушлый журналист разнес Прохоренко в пух и прах. Статья оказалась не такой огромной, как я думал. В принципе я и не узнал ничего нового: Григорий Иванович довольно подробно изложил мне содержание. Я швырнул газету на диван:
– Кто такой Б. Игнатьев?
Коротков засуетился:
– Какая разница? Ему следовало сказать спасибо.
– Вы уверены?
Ветеран побагровел.
– Я…
– Ладно, ладно, – я вовсе не желал душещипательных сцен. – Так вы не знаете, кто он?
Подполковник взял себя в руки:
– Человек старался, проводил расследование…
Меня начинал раздражать его скрипучий голос.
– Вы встречались с ним?
Владимир Егорович опустил глаза:
– Нет, но это не имеет значения.
Я присвистнул:
– Откуда же он черпал информацию? Где раскопал сенсационные факты?
– В музее героев-подпольщиков можно многое найти, – просипел старик.
Я с трудом улыбнулся:
– Значит, любой падкий на сенсации проходимец может писать о ваших друзьях что угодно, а вы будете спокойно принимать все за чистую монету, не пытаясь защищать их и не оставив такого права за товарищами?
Поистине позиция хозяина была удивительной.
Теперь сморщенная смугловатая кожа побелела.
– А если Игнатьев меня убедил?
– Интересно, чем? – Я опять взял в руки газету. – Разве он упоминает о каком-нибудь мало-мальски стоящем свидетеле? Впрочем, – я холодно посмотрел прямо в выцветшие голубые глаза, – вы-то сами почему остались живы? Ваше алиби и ваши объяснения, по сути, ничем не подтверждены, равно как и алиби ваших друзей.
Его руки, покрытые старческими коричневыми пятнами, затряслись.
– Какое вы имеете право!
– Имею! – зло выкрикнул я. – Мне непонятно лишь одно: почему Игнатьев сделал козлом отпущения именно Прохоренко. Но я докопаюсь до истины.
Лицо собеседника до такой степени побледнело, что я стал опасаться за физическое состояние подполковника.
– Может быть, есть какие-то другие свидетели, которых мой коллега не упомянул из этических соображений? Тогда следует отыскать и их.
Старик тревожно выпрямился, но в ту же секунду схватился за сердце, резко пошатнувшись. На его счастье, я оказался рядом и вовремя подхватил обмякшее тело. В устремленных на меня глазах я увидел явный страх.
– Вам лучше вернуться в Приреченск, – прошептал он прерывисто. – Бросьте это дело. Прошу вас. Это не кончится добром.
– А ваш друг Прохоренко так и будет жить с клеймом предателя, – констатировал я.
Он судорожно глотнул ртом воздух.
– Сколько нам всем осталось?
– Почему в таком случае вам не взять все на себя? – усмехнулся я. – Может быть, вы умрете раньше своего товарища по подполью.
Мое изречение ему не понравилось.
– Кроме того, – продолжил я, – у каждого из вас есть дети и внуки. Разве вам безразлично их будущее?
– Бросьте это дело, – упрямо повторил Коротков.
Я скривился, как от зубной боли:
– Это все, что вы можете посоветовать?
Он отвел взгляд.
– Кстати, как мне отыскать Светлану?
– Не знаю, – он был рад сменить тему. – Григорий рассказал, как встретил ее в Кенигсберге. Больше о ней никто не слышал.
– А вы не пытались ее разыскать? Обычно фронтовики обращаются во все передачи, которые могут им помочь. Когда товарищей по общему делу остается мало, они пытаются сплотиться и поддерживать друг друга, разве нет?
Старик покачал головой:
– Мы даже не знали, с чего начать.
– Не знали или не хотели знать?
Его высохшая рука потянулась к стоявшей у двери палке:
– Немедленно покиньте мой дом! И чтоб я вас больше не видел!
Я не возражал: ветеран не вызывал симпатий. Но на прощание все-таки бросил:
– Вы спокойно спите по ночам?
В ответ раздалось нечленораздельное проклятие. Только очутившись на улице и глядя на синюю гладь, успокаивавшую глаза и нервы, я понял: запах в квартире Короткова – запах страха.
Глава 4
Татьяна Павловна жила на улице Гоголя. Это название никак не подходило грязной, пыльной, узкой улочке, сдавленной лепившимися вдоль обочины хибарками. Новые русские явно невзлюбили этот район. Во всяком случае, я не заметил ни одного особняка. Старушка оказалась дома, однако дальше прихожей меня не впустила.
– Я уже сказала все, что знала, – вытирая руки передником не первой свежести, поведала женщина. – Больше мне нечего добавить.
– Разговор в коридоре не рождает доверия, – вставил я.
Она пожала плечами:
– О каком доверии идет речь? Я не собираюсь исповедоваться.
– Но вы согласны с тем, что написано в статье?
Она отвернулась:
– У меня нет причин не соглашаться.
Я вспомнил: по телефону старушка разговаривала совсем по-другому. Что же произошло за столь короткий промежуток времени? В широко раскрытых глазах бывшей подпольщицы таился испуг.
– Что вам сказал Владимир? – быстро спросила она.
– Ничего особенного.
– Если он не приказал: уезжайте – то это сделаю я, – тихо молвила старушка. – Давайте оставим все как есть. Неужели вам охота ворошить грязное белье?
– С каких пор истина и справедливость стали грязным бельем?
Повернувшись к ней спиной, я хотел совершить обманное движение и попытаться проникнуть в комнату, но старушка меня раскусила. Пожилая женщина оказалась на удивление сильной, к тому же я не ожидал мощного толчка в грудь. Какие-то доли секунды – и я вновь очутился под палящим солнцем. Тяжелая дверь захлопнулась с сильным грохотом. Мне ничего не оставалось, как направиться к верному другу – «жигуленку». Возле машины, тоскливо переминаясь с ноги на ногу, курил молодой страж порядка. По всей видимости, он поджидал меня.
– Слушаю вас.
Он взял под козырек:
– Ваши документы.
– А в чем, собственно, дело? Не там припарковался?
Для очистки совести я огляделся по сторонам. Возле соседних домов также стояли машины, но они его явно не интересовали. Я протянул паспорт.
– Сегодня угнали такую же машину, – радостно сообщил мне милиционер. – Вам придется проехать в отделение.
