Он подозвал к себе двенадцатилетнего сына Алексея.
– Никуда не уходи вечером, – попросил его отец. – Пойдешь со мной в тюрьму. Потом незаметно проберешься к окну камеры Котикова.
Вячеслав Петрович уже заканчивал писать, когда знакомый детский голос тихо позвал его:
– Подойдите к окну, не бойтесь!
Учитель сморщился. Вечер перед казнью явно не выдался спокойным. Алексея Гаврилова он тоже не хотел бы сейчас видеть.
– Чего тебе?
Мальчик растерялся:
– Вы простите нас, пожалуйста. Папа сказал, что все в жизни очень сложно. Он помог бы вам, однако боится за меня и маму. Может, нужно выполнить какое-нибудь поручение? Честное слово, об этом никто не узнает.
Вячеслав Петрович хотел шугануть мальчишку, но неожиданно передумал.
– Вот, – через решетку учитель протолкнул тетрадь в клеенчатой обложке, – постарайся сохранить ее и передай надежному человеку. Здесь все о нашей подпольной группе.
Глава 30
Общество молодой женщины тяготило меня. Надо же, а ведь совсем недавно я был в нее влюблен! Теперь же хотелось поскорее вырваться из душных стен и полной грудью вдохнуть свежий морской воздух.
– Желтая пресса с радостью ухватится за такой факт твоей биографии, – проговорил я. – Бабушка-предательница не добавит тебе голосов. Впрочем, ты это всегда знала. А что, нельзя было решить вопрос при помощи денег?
Валерия покачнулась, зубы сверкнули волчьим оскалом:
– Я не хотела никаких упоминаний. Она предала организацию из-за большой любви. Тебе, сосунок, это чувство вообще знакомо? Или ты предпочитаешь фальшиво распространяться о любви к Родине, о долге и цитировать Тараса Бульбу?
Я пожал плечами:
– Факт остается фактом. Ты же не стала оспаривать свою точку зрения с Коваленко? Он ведь уже собирался публиковать то, что ты пыталась скрыть?
Из темноты донесся свистящий шепот:
– У него оказалось хорошее логическое мышление. Увидев фотографию бабушки на стенде в музее, он сложил два и два, обнаружив сходство со мной. Избирательная кампания в городе шла полным ходом, и мои плакаты украшали каждый дом. Ему удалось связаться с журналистом, оболгавшим Прохоренко, и он пообещал дать больше, чем я, за разоблачение. Если бы тебе все же удалось пообщаться с Варнаковым, ты бы увидел: это продажная шкура и совершенно беспринципный человек. Убрав его, я оказала неоценимую услугу городу. Впрочем, мне еще не встречался порядочный журналист. Вся ваша братия – подонки. Варнаков позвонил мне и прибег к шантажу, – Валерия сделала паузу. – Естественно, я посулила ему гораздо больше. И он поверил. Видишь ли, гад знал, что я располагаю большими финансовыми возможностями. Все, что от него требовалось, – это заманить твоего коллегу в крымский лесок недалеко от смотровой. Я убила его, потом закопала в заранее приготовленную яму, переоделась в его одежду (на мое счастье, он обожал бейсболки), села в машину Коваленко и поехала к смотровой. Мои ребята тем временем подогнали джип, который поставили в нескольких метрах от площадки. Я подъехала, сделала все, чтобы меня заметили, потом шмыгнула в кусты, вернула себе обычный облик, потом пересела в собственный джип. Вот и все.
– Зачем ты поторопилась с обвинением Прохоренко? – спросил я. – Шестьдесят лет эта история мало кого интересовала.
Она вздохнула:
– Ты прав. Я боялась. Мэр должен быть, как жена Цезаря, вне подозрений. Я надеялась, что бабушку не будут трогать, ведь настоящий предатель уже найден и публично осужден. И потом, я не намерена останавливаться на кресле мэра в провинциальном городишке.
Я потер влажные щеки:
– Спасибо за откровенность, подруга. Ты просто помешалась на стремлении к власти. Все же я уверен: можно было избежать кровопролития, особенно с твоими возможностями купить всех и вся. Правда, когда человек психически болен… Вот почему я не надеюсь, что ты предложишь кругленькую сумму мне.
Она расхохоталась:
– Ты знаешь слишком много. Таких не оставляют в живых. – Раздавшийся в темноте щелчок не мог меня обмануть: она взвела курок. – Поверь, мне очень не хочется тебя убивать, и не только потому, что я считаю тебя своим товарищем. У меня нет ни товарищей, ни друзей. Мне просто осточертело проливать кровь. Кроме того, новое убийство повлечет целую цепочку преступлений. Придется убирать старичков. Но ничего не попишешь. У этой истории должен быть достойный финал. Наш город нуждается во мне, и я не обману его ожидания.
Зажмурив глаза, я ждал, когда моя карьера журналиста отправится в небытие с бренными останками, но… Нечеловеческий вопль Валерии, вобравший в себя все несбывшиеся надежды, потряс стены старого форта. Люди в масках, наверное, дежурившие за стенками, вломились в темное помещение. Еще какая-то доля секунды – и на родину я вернулся бы в цинковом гробу. Интересно, Пенкин оплатил бы мои похороны? Человек в камуфляже заковал женщину в наручники, но это не изменило гордого выражения ее лица, и, проходя мимо меня, она сплюнула на пол:
– А ты не такой идиот, как казался.
Я галантно поклонился, пропуская бывшую покровительницу, и тут ноги сами собой подкосились. Я опустился на бетонные плиты форта. Только сейчас до меня дошло: в течение нескольких недель я общался с убийцей.
Один из военных подошел ко мне и дружески улыбнулся:
– В рубашке родился, парень. Хорошо, что среди бумаг покойного Огуренкова мы нашли документ с описанием злодеяний этой дамочки и просьбой следить за ней, если с ним что-нибудь случится.
Я открыл рот, собираясь поблагодарить неожиданных спасителей, но не смог произнести и слова. Мужчина понял мое состояние:
– Выпей сто граммов и ложись спать. Пусть это происшествие покажется тебе страшным сном.
Я согласился, достал мобильник и набрал номер Короткова.
Старички-ветераны, быстро собравшиеся на квартире товарища, встретили меня как героя.
– Спасибо, Никитушка, – они поочередно хлопали меня по спине и плечам, но это не доставляло мне удовольствия. Вероятно, вид у меня был самый что ни на есть дурацкий, и Владимир Егорович, быстро откупорив бутылку водки, налил полстакана и поднес мне:
– Пей до дна!
Уговаривать дважды не пришлось. Вскоре я почувствовал себя довольно сносно.
– Все хорошо, Никита, – приободрил Черных. – Задание выполнено. Теперь домой.
Я замотал головой:
– Думаю пробыть здесь еще несколько дней. С меня передача на местном телевидении. Мы снимем грязное клеймо предателя с Григория Ивановича.
Старики потупились. На их изборожденных морщинами лицах я не видел радости. Прохоренко закашлялся:
– Может, не надо?
Я не поверил своим ушам.
– Не надо что?
