Минна оглянулась, увидела, как шевельнулась портьера в доме напротив, и шагнула внутрь.
Мужчина отступил на покрытый соломой пол, пропуская ее.
Еще шаг, и нога ударилась о сложенную цепь. Она была свернута вокруг висячего замка, который, как она предположила, мистер Кронин, должно быть, использует, чтобы надежно закрыть дверь, хотя… она не слышала звона цепи, пока он открывал дверь.
Двери не были закрыты на замок.
А он закрыл бы их на замок, если бы на Тарбери напали.
Она повернулась и побежала вверх по лестнице.
Крепкое ругательство и грохот. Лестница исчезла в темноте. Фонарь упал. Еще шаг.
Тяжесть обрушилась на ее спину. Минна упала на порог, неровный пол ударил по ребрам. Сильные руки схватили за плечи, провели по рукам до запястья. Чьи-то пальцы накрыли ее руку, державшую револьвер.
Минна извивалась всем телом, стараясь его удержать.
— Тише. — Пальцы сжались сильнее. — Вы выстрелите себе в живот.
Тяжело дыша, она застыла на месте. Это не голос Кронина. И не Ридленда. Конечно, нет. Ридленд недостаточно проворен, чтобы удержать ее…
— Отпустите. — Голос звучал мягко, в отличие от крепкой хватки, с которой он сжимал ее запястье. — Я не хочу причинить вам боль, мисс Мастерс.
Она замерла от ужасной догадки. Это Монро. Она не помнила, чтобы голос у него был таким низким. Но он ведь никогда и не говорил со своим природным акцентом, за исключением того, когда был отравлен ядом. А тогда он невнятно бормотал и хрипел.
Это открытие потрясло Минну. Он обязан ей благодарностью, а он жесток с ней. Она смотрела на улицу, нужно что-то придумать. У нее нет никакого желания возвращаться в заключение. Но Монро ей должен. Он ей нравился там, в Гонконге. И как кажется, Тарбери у него. Без помощи Тарбери она ни на что не годится в этой проклятой стране.
— Отпустите меня, — сказала она. Длинное тело, прижавшееся к ней, ощущалось непоколебимым, как гранит. — Пожалуйста, — тихо прибавила она.
Он переменил положение, так что его щека прижалась к ее волосам. Щетина пощекотала мочку ее уха. Кожа у него была горячая. Низким, слегка хрипловатым голосом он сказал:
— Сначала отдайте мне револьвер.
Некоторые женщины сочли бы его слова поэтичными.
Но не Минна. Почему бы ей не оставить при себе револьвер? Она ему не враг, а он напал на нее, как волк на кролика. Может, она не должна вообще на него рассчитывать. Постепенно она ослабила хватку.
— Ну, берите.
Монро отодвинулся от нее. Левой рукой он осторожно обхватил ее за талию, а правой взял револьвер. Он так быстро поднял ее, что у нее в глазах мелькнули искры. Очевидно, яд не нанес ему вреда: одним движением он поднял ее со ступеней и поставил на пол внизу.
Минна попыталась оттолкнуть руку, державшую ее за талию. Рука сжалась плотнее, удерживая ее так легко, как будто она была всего лишь непослушным ребенком.
— У вас есть еще оружие? — Манеры у него были приятные, так он мог бы приглашать ее на танец. Чего он никогда не делал, неожиданно вспомнила она. Она приглашала его.
— Нет.
— Вы уверены?
Минна поняла, что ей он нравился больше в роли американца.
— Да.
Монро опустил руку. Когда она обернулась, вспыхнула спичка. Пламя осветило широкую ладонь с длинными пальцами, на безымянном одно простое кольцо, золотое, с каким-то символом. Пламя очертило полукруг в темноте. Оно зажгло фитиль лампы. Свет осветил лицо Монро, подчеркнув тени под его скулами и под полной нижней губой; ресницы у него все еще длинные, подбородок еще более квадратный и жесткий, как камень. Их глаза встретились, когда он ставил лампу на пол, и от этого контакта она вспыхнула. Как глупо! Но его глаза привели ее в восторг, там, в Гонконге. Их твердый взгляд заставил ее поверить ему, несмотря на всю ее сдержанность.
— Вот мы и встретились снова, — сказал Монро.
Минна открыла рот, собираясь ответить, но внезапно передумала. Она спасла ему жизнь, а он ни разу не поблагодарил ее за это по-настоящему. Мог бы он больше обрадоваться при виде ее? Что-то тут не так. Если он хочет, чтобы она ему доверяла, то должен был бы показать, как ему ее не хватало.
— О! — сказала она. — Мы знакомы?
Странная улыбка коснулась его губ, Он выпрямился необычно гибким движением. От его грации там, в Гонконге, у нее тоже перехватило дыхание. Она решила не признаваться, что они знакомы.
— Возможно, нет, — сказал он. — Но когда-то были. Вы не узнаете меня?
На самом деле, если бы обстоятельства не подсказали, что это он, и не загляни она в его глаза, она могла бы и не узнать его. Он теперь казался выше ростом, чем был, более худой, немного сутулый. Теперь у него была львиная грива, волнами спускавшаяся ниже квадратного подбородка, поросшего темной щетиной. Эта прическа подходила к его темным глазам и смуглой коже, если его целью было походить на преступника, а не изображать из себя финансиста.
В том, как он держал ее револьвер, тоже было что-то дьявольское. Он поигрывал им, вращая его в руке, рассматривая, как детскую игрушку.
Казалось, он хотел напомнить ей, кто из них вооружен, а кто — нет.
Что же такого рассказал ему Ридленд? Кажется, ей придется разоружить его во всех смыслах, чтобы им было уютно вместе.
Минна подняла руки, слишком поздно сообразив, что волосы она стянула так плотно и что ни одна прядь не может выбиться.
— Возможно… — Она облизнула губы. — Это… о, может быть, вы… мистер Монро?
— Может быть, — сказал он с легким сарказмом, и Минне показалось, будто ей дали пощечину. Ей бы следовало знать, что на его благодарность рассчитывать нечего. Бизнесмен или шпион, не важно — он такой же, как друзья ее отчима.
Поскольку поправлять прическу не было надобности, Минна сцепила пальцы на талии.
— Мистер Монро. Слава Богу! Вы-то мне и поможете! — И, притворно всхлипывая, Минна бросилась ему в объятия.
Монро инстинктивно поймал ее, и, слава Богу, у револьвера был надежный курок, иначе во все стороны брызнула бы кровь.
Когда она оказалась в его объятиях, странное чувство обрушилось на Фина, более сложное, чем просто дежавю. На миг ему почудилось, будто на него обрушилась еще одна атака, а потом он понял: это чувство чисто внутреннее, ощущение, что открылись вещи, которые он пытался держать за семью печатями. Некоторые вещи тело не может забыть — ее груди, прижавшиеся к его животу, как удобно лежит револьвер в его ладони. Прикасаться к ней — все равно что погладить против шерсти темную сторону самого себя, то место, куда его сожаления ушли умирать от полного пренебрежения. "Я с этим покончил", — подумал он. Боже Всевышний, он должен был покончить!
Фину захотелось поднять руку и соскрести чувство, покалывающее в затылке, но ее руки обхватили его, а его собственные руки, не советуясь с разумом, сжались крепче. Она все еще действовала на него как яд.
