Только что на остановках толпилось, образуя группы и островки, много народу, намереваясь отправиться куда-то вместе, и вот, поскольку, как хорошо рассчитала Эрика, быстро стемнело, погасли и огни человеческого присутствия. Большинство людей сбиваются вокруг ламп искусственного освещения. Здесь, в стороне от света, постоянно находятся лишь те, кто обязан тут быть по службе. Или те, кто намерен заниматься тут своим хобби, трахаться с кем-то, а то и ограбить или даже убить того, с кем только что трахался. Есть и такие, что просто пришли посмотреть. Небольшая группка намеренно оголяет себя у станции игрушечной железной дороги.
Еще один запоздалый ребенок, не по сезону нагруженный зимним спортивным инвентарем, спотыкаясь, спешит в сторону последнего огонька на остановке транспорта, подгоняемый звучащими в голове голосами родителей, которые предостерегают его от того, чтобы ходить одному по ночному Пратеру. И голоса эти рассказывают о случаях, когда — и это еще повезло — новые лыжи, купленные на весенней распродаже, лыжи, которые пригодятся только в следующем сезоне, насильно переходили в руки другого владельца. Ребенок слишком долго боролся дома за лыжи, чтобы сейчас кому-нибудь их уступить. Спотыкаясь и с трудом переводя дыхание, он прошмыгивает мимо фройляйн Кохут. Он недоумевает по поводу одинокой дамы, которая предстает живым противоречием всему тому, о чем говорили родители.
Башмаки несут Эрику в темные, широко раскинувшиеся луга, прорезанные кустарником, рощицами и ложбинами. Луга простираются вокруг, и каждый имеет свое название. Ее цель — Иезуитский луг. Шагать до него еще очень далеко, и Эрика Кохут равномерно меряет путь туристскими башмаками. Она проходит мимо зоны аттракционов. Вдалеке вспыхивают и быстро пропадают огни. Раздаются щелчки выстрелов, слышны громкие победные возгласы. Молодежь машет ракетками в игровых залах, громко вскрикивая, или молча возится с тренажерами, которые, в свою очередь, громко скрипят, звенят и бряцают, высекая искры. Эту возню Эрика решительно оставляет у себя за спиной, не дав ей близко подступиться. Лучи света на мгновение цепляются своими пальцами за Эрику, не находят, за что бы ухватиться, скользят по волосам, укрытым шелковым платком, соскальзывают вниз, прочерчивая неприятную и влажную цветную полоску по ткани пальто, и падают за ее спиной на землю, умирая в грязи. Звуки выстрелов и хлопки взрывов долетают до нее, но и они минуют Эрику, не понаделав в ней дырок. Ее они больше отталкивают, чем притягивают. Колесо обозрения представляет собой огромный круг, состоящий из рассыпанных по нему отдельных огоньков. Колесо возвышается над всеми и вся. У него есть конкуренты в виде ярко освещенных американских гор, по которым, резко сигналя, несутся вагончики, набитые храбрецами, судорожно цепляющимися за поручни и громко кричащими от страха перед всесилием техники. Делая вид, что очень боятся, они хватаются и за своих спутников. Это все не для Эрики. Ее вовсе не устраивает, чтобы за нее хватались. Установленное на вершине горок привидение, подсвеченное изнутри, мешковато приветствует катающихся, но никто не обращает на пугало никакого внимания, разве что четырнадцатилетние девчонки со своими первыми дружками, по-кошачьи заигрывающие со страхами этого мира, прежде чем сами станут частью этих страхов.
Эрика идет мимо невысоких домов на одну-две семьи, мимо последнего арьергарда отзвучавшего дня. Здесь живут люди, до которых целый день доносится далекий шум, не прекращающийся и ночью. Она идет мимо водителей тяжелых грузовиков из стран Восточного блока, направляющихся последним глотком большого мира. Босоножки для жены, оставшейся дома, горчат из пластикового пакета, и сейчас их еще раз вынимают и оценивают, соответствуют ли они западному уровню. Собачий лай, кадры любовной истории, мелькающие на телеэкране. Перед кинотеатром, где демонстрируют порнофильмы, зазывала громко кричит, что здесь показывают то, чего еще нигде не показывали, только заходите! С наступлением темноты весь мир словно бы большей своей частью состоит из одних мужчин. Соответствующая им доля женственности терпеливо ждет за пределами последнего светового пятна, чтобы немного заработать на том, что останется от мужчины после порнофильма. В кино мужчина идет один, после кино ему нужна женщина, которая вечно манит его. Он не может со всем справляться в одиночку. К сожалению, платить ему приходится дважды, сначала за кино, а потом за женщину.
Эрика шагает дальше. Пустынные луга раскрывают ей навстречу свой темный зев. Она отправляется очень далеко, по ту сторону лежащего перед ней пейзажа, в чужие края. Впереди Дунай, нефтеналивная пристань Лобау, потом пристань Фройденау. Альбернский зерновой порт. Джунгли заливных лугов в окрестностях Альбернского порта. Потом район Голубой протоки и кладбища Безымянных. В другой стороне — Торговая набережная. Сенная протока и Пратерленде. Сюда прибывают и отсюда отчаливают корабли. А там, за Дунаем, огромное пространство заливных лугов, за сохранение которых борется молодежь из «зеленых»: песчаные берега, пастбища, ольховые деревья, кустарник. Волны, лижущие берег. Так далеко Эрике забредать не придется, для нее это был бы слишком долгий путь. Пешком его одолеет лишь хорошо оснащенный турист, делающий привал и вовремя подкрепляющийся. Эрика идет теперь по мягкой луговой почве, устремляясь вперед. Она идет и идет. Маленькие замерзшие островки, скатерки из снега, трава, еще не оттаявшая после зимы. Пучки желтого и коричневого цвета. Эрика передвигает ноги равномерно, как метроном. Если одна нога ступает в кучку, оставленную собакой, то другая об этом сразу узнает и стремится не шагнуть в след, надолго сохраняющий вонь. Подошву отчищают об траву. По степенно все огни остаются далеко позади. Тьма распахивает свои ворота: входи смело! Фройляйн Кохут известно из опыта, что в этой местности без труда можно наблюдать за проститутками, занятыми исполнением профессиональных обязанностей. У Эрики в кармане есть про запас даже провиант в виде булочки с колбасой. Это ее любимая еда, хоть мать и говорит, что так питаться вредно для здоровья. Маленький карманный фонарик на всякий случай; маленький, не больше фаланги пальца, газовый пистолет на всякий крайний случай; упаковка молока на случай, если захочется пить после колбасы; много носовых платков на разные непредсказуемые случаи; немного денег, так, чтобы хватило на такси, и никаких документов, даже на самый крайний случай. И полевой бинокль. Остался и наследство от отца, который, еще будучи в здравом уме, рассматривал по ночам с его помощью горы и птиц. Мать уверена, что ребенок отправился на домашний камерный концерт, и торжественно объявляет, что она отпускает дочь одну, давая ей жить личной жизнью, и нечего постоянно упрекать мать в том, что она не выпускает Эрику из когтей. Не раньше чем через час мать позвонит приятельнице Эрики в первый раз, и та преподнесет ей заранее сочиненную отговорку. Приятельница уверена, что у Эрики любовный роман, и гордится, что ее в это посвятили. Земля вся черная, небо лишь ненамного светлее почвы, светлее всего лишь настолько, что можно угадать, где небо, а где земля. На горизонте смутные силуэты деревьев. Эрика очень осторожна. Она движется тихо и невесомо. Она становится мягкой и лишенной тяжести. Она почти невидима. Она почти растворилась в воздухе. Она вся превратилась в зрение и в слух. Бинокль является продолжением ее глаз. Она избегает дорожек, по которым обычно ходят другие гуляющие. Она ищет места, где другие гуляющие развлекаются — всегда на пару. Она ведь не совершила ничего такого, чтобы бояться людей. С помощью бинокля она выслеживает парочки, от которых бы другие люди отшатнулись. Почвы под ногами уже совсем не видно, теперь она идет на ощупь. Она вся превратилась в слух, как этому ее научила профессия музыкантши. Разок-другой у нее подкашиваются ноги, она спотыкается и едва не падает, однако продолжает движение в намеченном направлении. Она идет, идет и идет. Грязь набивается в протекторы спортивных башмаков и делает подошву гладкой, но она продолжает идти по лугу вперед.
