— Очень! — сказал я. — Безумно интересно! А какого именно вы хотите вывести человека: охотника, сторожа или ищейку? Или, может, декоративного человека?
— Ха-ха-ха-ха, — громко засмеялся Эдисон Ксенофонтович. — Это очень интересно. Стоит, пожалуй, попробовать вывести декоративного человека. Нет, дорогой мой, вы меня неправильно поняли. Мы как раз в пределах одного вида хотим вывести разные породы людей для разных целей Вы сами можете припомнить, что в ваши времена делали культисты, волюнтаристы, коррупционисты и реформисты Ученых посылали перебирать картошку, кухарку заставляли управлять государством, работники БЕЗО норовили писать романы. Это было глупое антинаучное перераспределение кадров. А теперь все будет не так. Теперь мы для разных нужд будем выводить разные породы людей. Например, для промышленности и сельского хозяйства мы хотим вывести добросовестных рабочих и крестьян. Для этого мы берем и сочетаем передовиков производства. Те пары, которые вы только что видели, состоят сплошь из героев коммунистического труда, рационализаторов и изобретателей. Затем мы выводим людей со склонностью к военной службе, к спорту, ученых и управленческий аппарат.
— Скажите, — заинтересовался я, — а писателей вы тоже собираетесь выводить таким же образом?
— Натюрлих! — закричал он. — Но с писателями дело обстоит несколько сложнее. Дело в том, что писатели, как мы заметили, бывают обычно двух противоположных категорий. Иной обладает развитым художественным воображением, но весьма отстает в идейном развитии. Так вот, мы хотим создать такого писателя, который совмещал бы в себе художественный талант с высокой коммунистической идейностью. Поэтому мы скрещиваем не писателя с писательницей, а писателя с профессором марксизма.
— Ну а о таком человеке, который сочетал бы в себе все выдающиеся качества, вы не думали?
— Ax! — сказал профессор и с досады махнул рукой. — Не только думал, но даже достиг в этом деле очень больших успехов, хотя это было безумно трудно. Понимаете, такого человека прямым старым способом не сделать. Я много лет у разных выдающихся личностей, у гениев разных, у физиков, математиков, писателей, режиссеров, героев труда, лауреатов Нобелевской премии собирал генетический материал, сперму то есть. Я вытягивал из нее хромосому по хромосоме. Я делал из хромосом самые разные сочетания. Я потратил на это лет тридцать…
— Тридцать! — Я посмотрел на его юное лицо недоверчиво.
— Ну не тридцать. Меньше. Неважно. Важно другое. Я проводил опыт за опытом. Иногда кое-что получалось. Но не все. Иногда у меня рождались слепые, глухонемые, безрукие и безногие. У некоторых были одни способности зато других не было. Однажды я создал одного интеллектуала. Я сделал ему голову величиной с паровой котел. Я набил этот котел всеми знаниями, которые накопило человечество. Он говорил свободно на двенадцати языках, а читал буквально на всех.
— Он, вероятно, стал великим ученым? — предположил я.
— Да что вы! — Эдисон Ксенофонтович огорченно махнул рукой. — Он оказался обычным интеллектуалом. Голова большая, знаний много, а мысли не одной. Пришлось аннигилировать.
— Что сделать? — переспросил я удивленно.
— Я растворил его в серной кислоте, — сказал равнодушно профессор.
— И не жалко было? — ужаснулся я.
— Нет, не жалко. Природа таких и без меня создает в несметных количествах. Но в конце концов я своего добился. Мне удалось создать совершенно универсального гения. Он был гений во всех областях.
— Почему был? Вы его тоже аннигилировали?
Несгибаемый
Эдисон Ксенофонтович не успел ответить, потому что как раз в это время за одной из дверей раздался жуткий нечеловеческий вопль.
— Что это такое? — спросил я и недоуменно посмотрел на профессора.
— Не обращайте внимания, — смущенно улыбнулся профессор и хотел повести меня дальше, но тут вопль повторился, и уже на такой высокой ноте, что оставить его без внимания было выше моих сил.
— Слушайте, — сказал я, — что же это у вас такое происходит? По-моему, у вас там кого-то просто раздирают на части.
— Да как же вы могли такое подумать! — развел руками ученый. — Ну, если вас мучает любопытство, давайте посмотрим, что там происходит на самом деле
С этими словами он толкнул ногой дверь, из-за которой доносились вопли.
Кажется, мои ужасные подозрения немедленно подтвердились. Посреди светлой комнаты со стенами, покрытыми масляной краской, стоял деревянный столб, к которому веревками был прикручен немолодой голый человек с белым и дряблым телом. Возле человека стоял в белом халате гориллоподобный верзила с плетеной нагайкой да еще со свинцовым грузиком на конце.
— Какой кошмар! — сказал я и посмотрел на профессора. — А вы говорите, что тут ничего особенного не происходит! Что вы делаете с этим несчастным?
— В том-то и дело, что мы с ним ничего совершенно не делаем. Вот посмотрите сами. — С этими словами Эдисон Ксенофонтович выхватил у гориллы нагайку и замахнулся.
— Ва-ай! — завопил привязанный. Не бейте меня! Я боюсь! Я отказываюсь от всех своих убеждений! Я признаю, что коммунизм является самым передовым и совершенным человеческим обществом!
— Что же ты кричишь, ничтожество? — обратился к нему профессор. — Что же ты так легко отказываешься от того, что тебе дорого! Посмотрите на него, — повернулся он ко мне. — Его спина чиста, на ней нет ни одного следа нагайки.
— Я кричу потому, что боюсь боли, — рыдая, сказал привязанный. Он повернул ко мне свое искаженное страданиями лицо, и я узнал в нем того самого представителя западногерманской фирмы, который летел вместе со мной в надежде узнать, как будет работать в будущем советский газопровод. Он тоже меня узнал и, дергая головой, стал умолять о заступничестве, пересыпая свою просьбу бессвязными уверениями в превосходстве коммунистической системы над всеми остальными.
— Развяжите его и переведите в камеру отдыха! — приказал Эдисон и, когда несчастную жертву развязали и вывели, повернулся ко мне. — Вот видите, какой гнилой человеческий материал предоставляют ваши хваленые капиталисты.
Причем сказал он это с таким упреком, что я невольно почувствовал себя ответственным за капиталистов и все их пороки, хотя я не помнил, чтобы я их когда-то хвалил.
— А в чем, собственно, дело и при чем тут капиталисты? — спросил я, как будто оправдываясь.
— Жалкие люди, — сказал профессор. — Ему только покажешь нагайку, он немедленно отрекается от всех своих убеждений.
— Еще бы! — сказал я. — При виде нагайки как не отречься? Капиталист он или не капиталист, он же не железный. Ему, когда его бьют, больно.
— Всем больно, — наставительно заметил профессор. — Однако есть такие, которые выдерживают. Да вот я вам сейчас покажу.
С этими словами он толкнул дверь, которой эта комната была соединена с другой, точно такой же.
