Наши струги прошли мимо города: мы как бы представились друг другу. Затем мы двинулись немного дальше и высадились на берег километрах в трех от города. Место для высадки пришлось напряженно искать – ведь Канателень не мог указать нам удобную бухту с пологим берегом. Их корабли просто разбило о прибрежные скалы.
Когда нашли бухту, показавшуюся пригодной, стали разгружаться. Сначала высадились воины, которые встали в охранение – ведь каждую минуту можно было ожидать нападения войска из города. Нелепо было надеяться на то, что нам позволят просто так запросто высадиться.
В охранение мы выслали триста человек – по десять с каждого струга. Командовать этим отрядом и прикрывать нашу высадку я поручил Аскольду Кровавой Секире. Тот ухмыльнулся лишь половиной мертвенно-бледного лица, потому что всем лицом он не улыбался никогда. После памятного боя с Мухаммедом у Аскольда не работала левая рука: вонзившийся меч перерубил мышцы и сухожилия, но одной правой черниговскому князю хватало, чтобы привычно наводить ужас.
Работа была большая. Сначала воины, встав цепочками по пояс и по колено в волнах прибоя, передавали на берег шатры, провизию и оружие. Другие же в это время сидели на веслах, удерживая струги на нужной глубине, чтобы их не выбросило на берег.
Затем, когда все было выгружено, струги затащили на берег подальше от воды, чтобы не смыло в море. А после уж началась установка шатров и устройство лагеря. Вот на этой фазе нас и застала греческая конница, высланная из города.
Мы находились на ровном месте, так что атаковать нас было легко. Полторы сотни всадников в металлических доспехах, в шлемах, с пиками в руках налетели на наш лагерь. Они приближались со стороны Корсуни, охватывая нас полукольцом. Замысел был прост – прижать нас к морю, к кромке воды, а затем перебить.
Первая шеренга всадников в полном молчании врезалась в ряды выставленного нами в охранение отряда. Поляне и русы, из которых состояла дружина Аскольда, встретили первый натиск мужественно и не дрогнули. Им привычно было сражаться в пешем строю, и конницы они не боялись.
Когда пеший воин вступает в схватку со всадником, чаще всего играет психологический момент. Всадник на крупной лошади выше пешего воина, он подавляет одним своим видом. Но у славян и русов этот психологический эффект не работал: им нравилось стоять ногами на земле, ощущать ее под собой. Именно это давало им силы в бою. А еще, конечно, боевой навык и сноровка. Пика – очень грозное оружие. Стоять и смотреть, как на тебя несется всадник с наставленной тебе в лицо или в грудь острой пикой, – удовольствие ниже среднего. Это настоящий стресс, потому что кажется, будто это твоя смерть мчится на тебя.
Однако наши воины от стресса только лучше себя чувствовали: таким образом они энергетически заряжались. Я многократно видел это в бою – в минуту смертельной опасности, перед лицом гибели наши воины приходили в яростное безумие. То ли в результате действия дурманных грибов, выключающих сознание, то ли от общего исступления, они бросались на врага, презирая любую опасность.
Дружинники Аскольда уклонялись от ударов пик и в то же время мастерски стаскивали всадников с коней. Если пика ударяла в воина, он хватался за древко и дергал его на себя, пытаясь достать врага мечом. Конечно, для самого воина это было самоубийственно, но чаще всего он успевал перед смертью зарубить своего противника.
Я сам не участвовал в бою и, стоя на носу вытащенного на берег струга, глядел на то, как весь берег моря в месте нашей высадки превратился в поле сражения. Сотни людей, перемешавшись, дрались не на жизнь, а на смерть. Как ни странно, битва проходила в молчании – никто не кричал и не издавал боевых кличей. Люди кололи и рубили людей сосредоточенно, не издавая ни звука.
Звуков и так было предостаточно: ржание раненых лошадей, топот копыт, звон и лязг сталкивающегося металла. Наверное, именно из-за всеобщего молчания эта битва показалась мне такой страшной…
Для нас победа в этом бою была вопросом жизни и смерти. Нам некуда было убежать – оставалось либо погибнуть, либо победить. Вот здесь и сейчас, на этом самом месте.
На носу струга я стоял в одиночестве. Рядом со мной в те минуты находился только Алексей – мой оруженосец. Юноша обнажил меч, и глаза его горели – больше всего на свете он желал вступить в битву. После случая со змеей, когда Алеша не растерялся и своим метким ударом убил щитомордника, я торжественно разрешил ему носить настоящий большой меч – боевое оружие взрослого воина.
А что же сейчас? Сейчас этот взрослый меч нужно было непременно обновить. Как? Меч обновляют лишь одним способом – убив врага. Но я знал, что Алеше Поповичу еще рано вступать в бой – он неопытен и слишком юн.
– Ты же не хочешь оставить меня одного? – сказал я, поймав его умоляющий взгляд. – Твой князь в опасности. В любой момент может случиться все, что угодно.
Это было правдой: все наши воины до одного побросали струги, грузы, шатры и сейчас сражались. Бились один на один и группами – большими и маленькими. Слышалось кряхтенье при ударе пики или меча, стон раненого, ржание умирающей лошади…
В центре побоища сверкала грозная секира Аскольда. В другом месте рубился грузный Свенельд, а чуть поодаль – во главе своих ратников могучий Овтай Муромец. Уж не знаю, сражался ли Текшонь или забился под какой-нибудь из стругов в поисках спасения…
– Вот теперь все и решится, – сказал я себе, дрожа от возбуждения. – Если мы победим – значит, неведомая сила и впрямь имеет намерение насчет меня. Значит, мне и вправду предназначено крестить Русь и стать Владимиром Святым – тем самым, который потом будет на иконах и на картинках в школьных учебниках. Ну а если нас сейчас всех порубят, тогда мы с Василием Ивановичем ошибались. Это будет означать, что ни к чему мы не предназначены, никаких планов у неведомой силы нет, да и самой такой силы не существует. А то, что произошло со мной и с господином Пашковым, просто какая-то игра времени, нелепая и трагическая случайность. Правда, мне-то от сознания этого будет не легче.
Зря я стоял на носу струга. Да еще так картинно, в красном плаще: сразу было видно, что князь. Понял я это слишком поздно, когда два греческих всадника внезапно отделились от свалки, в которой сражались, и поскакали прямо на меня.
Уже усталые от боя и разгоряченные кони греков храпели, с их морд слетала по ветру густая пена. Нацеленные на меня пики качались…
Когда я был школьником, к нам в класс перед 9 Мая приходили участники войны. Я хорошо запомнил, как один из них, сражавшийся под Москвой, рассказывал о том, что нет ничего страшнее, чем стоять в чистом поле и смотреть, как на тебя едет танк. Помню, что эти слова произвели на меня большое впечатление.
Так вот, говорю вам, что стоять и смотреть, как всадник на громадной лошади мчится на тебя, а его железная пика сейчас воткнется тебе в живот – очень страшно. Не знаю про танк, не пробовал, но качающееся острие пики показалось мне самым ужасным в жизни.
Противнее всего было то, что нельзя убежать. Во-первых, абсолютно некуда. А во-вторых, князь киевский не может бежать в бою. Я уже успел убедиться в том, что у каждого поступка князя есть свидетели. Были они и в этом бою. Если бы я попытался избежать боя, то, даже останься я потом в живых, это бы не имело никакого значения. Князем бы я уже не был.
