Чего я вообще вылез из укрытия? Птица его знает, Настенка… Любопытно было, хоть ножиком режь. Что за место такое? Кто в поселке живет? Да и вижу – не грязная Свалка передо мной или Червигород какой-то, а обжитое место, хоть и мрачноватое… Вот и выбрался из своего короба. С обслуживающей подстанции спустился, осмотрелся.
Тут и заметил, что все шахты хитро замаскированы, сперва даже незаметно, что они есть. Выходов вообще не видно, а все стволы особенной пленкой изоляционной опутаны, чтобы звуки ни наружу, ни внутрь не пропускать. Да еще едкой дрянью вымазаны, от которой кожу жжет. Это против тех, кто пленку отодрать попытается… Увы, не сразу я смекнул, что неспроста так сделано.
Побежал через Пустырь – его местные Трясиной называют, у них на это свои причины… И вот пересекаю я Пустырь-Трясину, за заборами прячусь, улицы пустые высматриваю. Так в поле действия Хозяюшек и попал. А потом почти сразу одну из групп увидел да с Пастухами познакомился. И в ту минуту на побег у меня не осталось ни единого шанса.
Так, друзья мои, я узнал, что Интернат – совсем не сказки, которыми пугают непослушных детей. Он на самом деле существует, и знали бы вы, что именно я испытал, когда понял, что оказался в этом чудовищном месте…
В общем, прячусь я, высматриваю все.
Смотрю – люди идут. Причем строем, и одеты все одинаково – робы какие-то грязно-серые да кепки бесформенные. Пригляделся – святы-платы, это ж дети: от карапузов совсем, каких и в школу-то не берут, до парней постарше. Маршируют колонной, как на «линейку», да только радости в глазах – ни граммулечки. На шеях – галстуки. Так на Интернате называют специальный ошейник, который настраивается на мозговую активность своего хозяина.
Эти самые галстуки, кстати, колючую проволоку и заменяют. Пока ты в поселке, все нормально, никакого дискомфорта. Но стоит выскочить за пределы излучения Хозяюшек, пиши пропало – ошейник начинает тебя душить до тех пор, пока внутрь не вернешься. Ну, или пока язык не почернеет. Как потом узнал, с их помощью на Интернате поддерживается дисциплина: они охраняют воспитанников от побега, они же не позволяют общаться населению женского и мужского поселков, расположенных на разных сторонах поляны…
И вот идут, значит, воспитанники, напевают что-то уныло. А вокруг колонны, словно боты сторожевые, взрослые – человек десять, все в черном. С дубинками, веревочными наручниками, в толстых таких плащах, которые ни прокусить, ни проткнуть.
Это, как я узнал совсем скоро, были Пастухи – так население Интерната называет своих надзирателей и надсмотрщиков. Жуть, а не людишки, клянусь! Зрачки у всех одинаковые, как у братьев родных – белесые, бесцветные, словно желе недоваренное. Ресницы светлые, длиннющие, от чего зенки кажутся огромными провалами, куда и заглядывать-то страшно – будто туман там живой, движется неспешно и тебя в ответ рассматривает.
И вот ходят эти дядьки в черных-пречерных плащах вокруг колонны детей. Всех в ногу маршировать заставляют, да еще и песенку какую-то разучивать. Я как допер, во что влипнуть умудрился, сразу – задний ход. А за спиной у меня уже двое Пастухов с дубинками. И улыбаются, гады, так, что я чуть в обморок не грохнулся – даже храбриться не стану…
Хватают меня, смеются. Я в крик, отбиваться давай, колонна встала, на меня с натуральным интересом смотрят… Долго брыкаться, как понимаете, мне не дали – хлопнули дубинкой меж лопаток, руки веревкой скрутили. Все обыскивали да допытывались, как я галстук снять сумел…
А потом смекнули – новенький я, беглец с другой поляны, у них такое не первый раз случалось. Ох, сволочи, как же довольно они ржать начали. Ресницами огроменными «хлоп-хлоп», а в зрачках пустота плавает и сама себя переваривает. Меня чуть не стошнило. Вроде и взрослые, а будто нелюди какие-то, не лучше Красимиры…
– Пополнение, значит, – говорят, а сами сверху вниз меня изучают да хихикают. – Вольной жизни, мол, захотел, с полянки родной утек? Добро, значит, на Интернат пожаловать. Тут из таких хулиганов быстро нормальных граждан делают…
Дети из колонны смотрят с интересом, будто я насекомое подопытное, которому скоро крылышки отрывать начнут. Пастухи все шепчутся, я на коленях стою – руки связаны, спина болит. Все, думаю, простите, родненькие, не свидимся больше… Сходил Лифту помочь, называется, собственной головы не сберег.
Настена, да перестань реветь-то! Ну вот же я, перед тобой, глупышка… Успокойся, ладно? Выбрался я, сама же видишь! Давай лучше расскажу, что дальше было.
Потащили меня вслед за всеми, значит. Надзиратели пинками подгоняют, а сами все рядят, в какую группу меня определять и когда тестирование проводить, чтобы галстук подобрать подходящий. Вызвали вожатого – это был старший мальчик в колонне, присматривавший за порядком помимо Пастухов.
– Вот, – говорят, – принимай новенького. Вечером тесты, утром «окольцуем», а пока он твой.
Думал, с ним-то хоть общий язык найдем, почти ровесники ведь… Ага, размечтался. Тот первым делом мне в живот кулаком «на»!
– Пока, – говорит, – наших законов не выучишь, будешь бит. А сейчас молчи и наблюдай, малявка.
И в строй меня определил, где сверстники вышагивали. А те – сущие звери, а не люди. Думал, хоть кто-то подружиться попробует, познакомиться или помочь. Не тут-то было! Пихают со всех сторон, шипят, на ногу наступить норовят. Главный заводила там мальчишка по прозвищу Зубастик, настоящий гаденыш, наши школьные задиры по сравнению с ним – милые баловники… Лупят меня, значит, пихают. А колонна тем временем в барак жилой возвращается, где у каждого персональная койка в общей комнате. Это, как потом выяснилось, они с утренней рабочей смены шагали.
Пастухи внутрь завели и преспокойно по своим делам утопали. А я в уголок забился и уши навострил. В тот час, на отдых выделенный, про поляну эту мерзкую все и разузнал… Народец местный, Пастухами забитый, когда в одиночестве остается, о чем угодно говорить готов, лишь бы не молчать – и чего я там только не услышал…
Ой, друзья, упаси вас Лифты когда-нибудь там оказаться. Или кого-то из ваших знакомых. Даже тех, кому вы невольно желаете гадостей или неудач.
Это жуткое место, его не сравнить ни с крысиным миром, ни с искаженной реальностью червяков. Пастухи – настоящие белоглазые выродки, способные просто из-за плохого настроения избить подопечного до полусмерти или сломать ему руку. К сожалению, дети, прожившие на Интернате хотя бы месяц, становятся такими же жестокими, как их палачи…
Невероятно, но в Спасгороде существует невероятное количество семей, отказывающихся от своих сыновей и дочек. Представляете? Отказаться от собственного ребенка! Сдать его на Интернат, где тот обретет новую «семью», жестокую и безумную? И таких много, с каждым годом все больше, я лично слышал обрывки рассказов.
Бывает, взрослые отдают детей совсем крохами, еще в пеленках. А некоторые – что еще страшнее – теряют интерес к своему ребенку, когда тому уже исполнилось шесть или даже девять лет! И, словно ненужную вещь, сдают на эту проклятую поляну, причем за вознаграждение…
