Тут Кларик встрепенулась и спрашивает меня: – Чьих останков, мась? Чьих это останков?
Я отмахнулась, говорю – расслабься, не дождутся. А девочка-офицер продолжает инструктаж:
– Конечно, – говорит, – плохо, что вы летите самолетами. Просто, – говорит, – не знаю, что с этими самолетами делается: падают и падают, ну, падают и падают… А вообще, я уверена, что на этот раз все обойдется, и желаю вам приятной поездки.
Потом нас завели во второй кабинет. Там сидела баба, тоже офицер. Кларик опять садится от меня справа, чтобы я ей в ухо орала.
Ну, я-то, разумеется, выборочно ору, не стану же я ей переводить про падающие самолеты…
А та, вторая баба, говорит:
– Вы едете в Россию, вы знаете, конечно, какая это опасная страна. Вы должны выучить несколько жестких правил поведения.
Деньги и документы носить на теле. Но несколько долларов – в кошельке, чтобы в магазине не лезть в нижнее белье.
– Мыться можно? – спрашиваю я серьезно, и та серьезно отвечает:
– Смотря по обстоятельствам… К вам на улице может подойти КеГеБе… Нет, это, конечно, не тот КГБ, что вы помните, но никуда он, в принципе не делся. Люди его на своих местах. Так вот, если что – вы ничего не знаете, вы – по культуре.
– А разве это не так? – спрашиваю я осторожно. – Мы, вообще-то, всерьез полагали, что мы – насчет культурки. А вы что – планировали поручить нам взорвать завод имени Лихачева?
Та и бровью не повела на мой дешевый юмор. Что значит офицер.
– Если к вам пристали и тянут в машину – ногою в пах!
Кларик возле меня засуетилась и спрашивает: – Кого ногою, мась, а? Кого ногою?
Расслабься, говорю, Кларик. Если понадобится – всех ногою.
– Придется купить вам велосипедную цепь. Ее надо наматывать…
– На кулак, – подсказала я.
– Нет, – возразила она невозмутимо. – Вот, взгляните на эти фотографии.
Полезла в ящик стола, и, признаться, я бы не удивилась, если бы она стала демонстрировать фотографии наших обезображенных трупов.
Но на фотографиях были дверные ручки разных конфигураций в купе поезда, обмотанные велосипедной цепью.
– Вот, – сказала юна, – таким образом. И проводника не пускать.
– Но… как же ? – возразила я, – он же должен билеты забрать?
– Не пускать и все, – отрезала она. – Вообще, плохо, что вы поездом едете. Все-таки самолетами спокойней: днем, на людях. А в этих поездах, да еще ночью – ворвутся в купе, ударят тяжелым по голове, да и выбросят на рельсы…
Чувствую, моя Клара стала напряженно вслушиваться: кого на рельсы, мась? Кого, – говорит, – на рельсы?
Я ей – да расслабься, Кларик, проводника на рельсы, кого же еще? Проводника. У него работа такая.
– Ну, вот, – говорит нам женщина-офицер. – Кажется, все обсудили.
И в любом случае – желаю вам приятной поездки.
Вышли мы из кабинета, я Клару под ручку поддерживаю, чувствую – ей на воздух хочется. А нам говорят – нет, еще один инструктаж, самый главный.
И попадаем мы в кабинет к молодому такому, улыбчивому мужику.
Сели. Я – справа от Клары.
Мужик говорит – ну, вам уже все рассказали?
– Да, – говорю, – мы едем в опасную тяжелую страну.
Он поморщился:
– Ну… это преувеличение. По России сейчас относительно спокойно можно передвигаться, в поездах Петербург-Москва чисто, тихо… Запомнить вам нужно только одно единственное правило: вовремя пописать.
Я решила, что чего-то не поняла. Я ведь в иврите тоже не так чтоб профессор. Сделала внимательное лицо, вдумчивое, говорю: – простите?
– Пописать вовремя, – приветливо повторяет он. – У нас ведь как – туалеты повсюду, чуть ли не на взлетно-посадочной полосе. А там – помните, небось, какие аэропорты. Запустят вас после сдачи багажа в накопитель, и – никакого туалета, а в самолете воды нет.
Так что, помнить и соблюдать: вовремя пописать! Забегая вперед, скажу, что это был единственно дельный совет, которому мы неукоснительно следовали.
Нет, чувствую, что дорожные заметки – не мой жанр. Кроме того, это правда – о реке, в которую не войдешь дважды. К тому же, Израиль – не Америка, не Германия, и не Россия, в том смысле, что государство это с основания плывет под парусом национальной идеи и национальной религии. Проще говоря, имя Иегуда (беглое «Юда!», «Юда, тебя к телефону!») шокировать здесь никого не может.
Помню, в 89-м году на книжной ярмарке в Москве мы с Александром Володиным и Вероникой Долиной бродили по израильскому павильону.
И когда поэт Михаил Генделев, проживший к тому времени в Израиле лет пятнадцать, стал окликать во всю глотку известного израильского поэта Хаима Гури: «Хаим! Ха-аим!!», Вероника повернулась ко мне и сказала: «Хочется обхватить голову руками и уползти как можно дальше».
Да. Но Хаим – это чуть ли не самое распространенное в Израиле мужское имя. Что поделать.
Так вот, прожив в Израиле несколько лет, ты – в этом смысле – расслабляешься, переводишь внутренние войска, находившиеся в российских пределах в полной боевой готовности, на другие фронта, а окопы эти зарастают бурьяном.
И вот ты возвращаешься в Россию и обнаруживаешь, что там – опять-таки, в этом смысле – все по-прежнему: имя Хаим как-то не стало привычнее, сыновей своих российские евреи продолжают называть Антонами, Андреями и Сережами, друзья твои продолжают задавать осторожные вопросы и деликатно ежиться по поводу разных твоих замечаний.
И ты чувствуешь себя человеком, который все лето ходил на даче босиком, а сейчас вернулся в город и должен, хоть и на время, втиснуться в свои узкие старые туфли. А нога растоптана и не лезет, да и туфли совсем разонравились.
Словом, ты вдруг обнаруживаешь, что основательно изменилась. Что ты, пожалуй, совершенно изменилась. Совсем. Стала – внутренне – гораздо свободнее, проще, если хотите, – домашнее.
И вот на фоне всех этих размышлений мы с Клариком, значит, путешествуем по России и Украине.
Поскольку путешествуем как люди казенные, нас встречают на машине, привозят, отвозят – красота! Только вот Клара любит задавать простодушные вопросы водителям, отключая при этом слуховой аппарат. Я сижу справа, ору на ухо, перевожу. К тому же, вопросы она задает исключительно сионистского толка. А между прочим, вовсе необязательно, что в израильских посольствах и консульствах водителями работают евреи. Как правило, как раз – наоборот.
