– Так Варвара мне регулярно лжет? – нахмурилась Даша.
– Не морщи девичье чело! – Ася оторвала указательный палец ото лба собственного и погрозила им дочери через тысячи километров. – Я думаю, она путает, как и ты, тоже маленькая была. Из хорошо организованного сегодня чудится, что за полотна давали копейки, а за украшение первых замков – миллионы. Да, копейки для нуворишей, для богатых европейцев и американцев, только в том валютном эквиваленте, на который здесь кое-что можно было приобрести. Извини, дочка, не могу больше, разбередила душу.
– Ладно, но последний вопрос, умоляю! А Виолетта действительно загубленный революцией и разрухой талант? Или как раз его и не хватило, чтобы выдержать конкуренцию и стать знаменитой?
– Дар есть, бесспорно. Отличная рисовальщица, по-моему. И знатная колористка. Марта Павловна говаривала, что Виолетта с цветом на ты, а он с ней из уважения и благодарности на вы. И наши парижские знатоки возле ее картин останавливаются. Правда, снобам нужно имя, но ведь не проходят мимо. Только мироощущение у Виолетты апокалиптическое. Видишь ли, у всех юных дарований, которые поступают в соответствующие учебные заведения, мэтры спрашивают: «Вы готовы к тому, что, несмотря на способности, на трудолюбие, на жажду известности, все-таки не станете признанными и богатыми? Время – штука конъюнктурная, десяток из сотни будет востребован при жизни, пяток после смерти, а остальных гениев ничего хорошего не ждет. Если сомневаетесь в себе, уходите, пока не поздно». Ни один еще не ушел. Как ни грустно, Виолетта принадлежит к невезучим восьмидесяти пяти. Мне кажется, что ей не хватает гордыни, тщеславия, оголтелого эгоизма.
– Мам, ты что?! – перебила Даша. – Сама минуту назад описала такую запредельную гордость!
– Это не гордость, а щепетильность, защитная реакция. Мое мнение, оно спорно. Но когда человек творит, он полностью себя подавляет и забывает. Чем больше человеческого сможет выключить, тем мощнее действует произведение на нервную систему ценителей. А потом для восстановления равновесия приходится заниматься только собой. Отсюда и ужас перед отвратительными характерами и нулевыми моральными качествами творцов. В этом роде.
– Но как же праведники? Они ведь тоже должны себя подавить и забыть в молитве. Потом возвращаются в реальность – любящие такие.
– И с каждым возвращением в них все крепче ненависть. К дьяволу, грязному миру, собственной телесности. Да бог с ними, маргиналами всех пород. Смысл я донесла?
– Пожалуй. Виолетта была недостаточной дрянью, чтобы прославиться и разбогатеть.
– Не дрянью, а эгоисткой. Можно подумать, что все общественники – ангелы. Но времена изменились. Варюше можно снова предложить картины матери галеристам. Кричал же Чуковский: «В России надо жить долго!» Полотна Виолетты для меня читаются так: я из сил выбилась, из ума выжила, из себя вышла, а вы продолжаете рвать мне душу. По-моему, сейчас это готовы воспринять не только нищие. Заболтались мы?
– Да, да. Но интересно же.
– Пока. Держи меня в курсе Варюшиных успехов.
Над плечом Аси возникло обиженное личико Софи.
– Нечестно так надо мной пренебречь, – упрекнула она.
– Мной пренебрегать! – хором воскликнули Ася и Даша и одновременно нажали на кнопки выхода из скайпа.
Ася устало закрыла глаза. Вопрос своей девочки о талантах и бездарях она поняла правильно: «Могла ли ты преуспеть рядом со мной? Обязательно ли было расставаться?» Уже и время, и жизнь ответили. И, вняв им, Даша перестала верить в свою детскую сказку: ее гениальная мама не уехала во Францию, а вышла замуж за российского олигарха, он открыл в Москве ее Дом моды… Дальше, вероятно, предстояло завоевывать мир. Столько олигархов, сколько пришлось бы разорить на этом, Ася физически не потянула бы. Даша, Даша, взрослая давно, а болит. И боль тем острее, чем ей хуже. А когда хорошо, гордится себе мамой, которая все сделала правильно. Будто Асе не было невыносимо страшно оставлять ребенка. И страну она покидала с горечью, и по языку плакала ночами, читая вслух русские стихи, и о друзьях жалела. Не зная, уживется ли с Жаком, клялась себе вернуться, научившись чему успеет. Потом предлагала Даше ехать к ней. Та отказалась. И правильно. В век скоростных авиаперелетов, Интернета и сотовой связи души любящих терзались вечными терзаниями…
Ее окликнула Софи, плюхнулась к миниатюрной изящной женщине на колени и по-детски обняла за шею.
– О, ты здесь! Привет, – сказала Ася по-французски и подняла веки.
– Тоскуешь по Даше? – спросила младшая дочь на, странно подумать, родном ей французском же.
– Когда ты вырастешь и сбежишь из дома с каким-нибудь глупым мальчишкой, я буду тосковать и по тебе.
– Смотри, не забудь, я проверю!
И этой девочке пальцы в рот лучше было не класть.
– Я рассказывала тебе, как Даша в твоем примерно возрасте ушла в школу в шляпке, которую я за ночь сделала? – улыбнулась Ася.
– Да. А она была лучше моих? – заинтересовалась Софи.
– Конечно нет. Твои из прекрасных натуральных материалов, об украшениях я даже не говорю. А та была из всякой старой всячины. И опыта у меня недоставало. Но моя карьера доказала, что шляпка получилась отличная. Хоть не все это тогда признали.
– А в чем еще Даша уходила?
– Слушай, это тоже целая история. Я жила в России последний год. А твоя сестра, протестуя против развода, не ушла ни со мной, ни со своим папой. Осталась у старой тетушки.
Софи в полном одобрении затрясла головой. Ася только вздохнула и осторожно изложила кое-что из мысленно увиденных сцен. Даша пришла к ней в крохотную однокомнатную с ночевкой, и они перебирали старые фотографии. Одна девочку взволновала: «Раньше тоже принято было обжиматься на людях? Каков смысл? Завидуйте, твари? Или делай как мы?» Мать взглянула и пояснила: «Действительно, забавный снимок. Это в Подмосковье. Еще выбирались с палатками. Не думай о родителях как об извращенцах. Мы не сливаемся в объятиях на виду у всех этих людей, безмятежно жрущих из банок тушенку. Просто танцуем. Магнитофоны на батарейках уже были». – «Объясни, – сердито потребовала дочь. – Кочки, ямки, сучья под ногами. Ты в резиновых сапогах, штормовке, какой-то дурацкой косынке. Нормально вальсировалось?» – «Какой вальс? Так, ритмично топтались, – призналась Ася. – Но нам было хорошо. Кстати, до сих пор рука не поднялась выбросить все эти вещи из разряда х/б и б/у. Лежат вместе с сапогами в рюкзаке на антресолях». – «То есть в таком виде ты была счастлива?» – зачем-то уточнила Даша. Мать подтвердила. А утром дочь явилась к завтраку перед школой в ее тряпках из рюкзака. Даже линялый платок повязала. И на немой вопрос ответила: «Я глубоко несчастна. Вот и подумала, вдруг это от прикида зависит…»
– Как сильно она тебе верила! – заценила бестолковую выходку Софи.
– Да уж, – согласилась Ася. – Мне помогали те, кто не умел не помогать. И мешали те, кто не мог не мешать. Они поступили бы так же с любым человеком, веди он себя как я. А верила именно в меня только Даша.
