И снова горном звучало в ней: «Бороться! Терпеть и не сдаваться!» Но именно в этот момент Эдвард рассказал, как ездил в Рим. Зашел в собор Святого Петра и вдруг в нем, не слишком привязанном к церковным обрядам, возникло желание исповедаться. Все священники там владеют английским, и не только, препятствий не возникло. Отпустив грехи, исповедник мягко сказал ему: «Преклони колени в одиночестве, сын мой, и подумай, действительно ли ты веришь в Творца нашего, Господа Иисуса Христа». Эдвард исполнил, что велели. И, стоя на коленях, понял – верует. О его ликовании в тот миг говорить излишне.
Даша осознала, что собралась бороться с Богом, и впервые в жизни прошептала: «За что?» Откуда у людей наглая уверенность в том, что праведников терзают каверзы мира, а грешники живут в нем счастливо? Разве не дикая ситуация? Она самозабвенно любила Эдварда, физически его не соблазняла и этим посягала на таинство заключенного на небесах брака, губила свою и его душу. А он совершал духовный подвиг, убивая свою любовь к ней, чтобы быть с ненавистной женой в болезни и здравии, горе и радости, пока смерть их не разлучит. Как хотелось Даше поговорить с ним, забыв о религии. Ей было шесть лет, когда родители вдруг сорвались на неделю в Сочи. Море бескрайнее, сине-зеленое, звучное прибоем море. Все уши прожужжали. Издали оно действительно впечатляло. Но вблизи… Девочка категорически отказалась заходить в воду:
– Она грязная и вонючая! Не синяя и не зеленая! На ней пена серая! И мусор!
Саша попытался отнести дочь купаться на руках, но та стала звучно вопить и отчаянно пинаться. Тогда Ася произнесла, скорее для себя:
– Какой еще может быть юбка, которая соприкасается с землей, изгаженной тысячами людей? Надо учиться и смело заплывать подальше. Там чисто.
Это запомнилось. Чисто там, где нет толпы. Толпа способна и морю запятнать подол. «Давай уплывем с захламленного пляжа, Эдвард. Я женщина, но не отстану, у меня хватит сил добраться до прозрачной воды, – мысленно уговаривала Даша. – А недавно мама говорила, что количество мыслей, в том числе философских, ограничено человеческой природой. Разве что в научных идеях еще конца-края не видно, но там знания постоянно обновляются. Умельцы тасуют вечное, играют друг с другом. Однако колода есть колода. Даже мистические переживания духовидцев очень близки. Правда, боги разные, а приемные или передние, куда вхожи живые аскеты, одинаковы. Что же остается тем, кто не хочет фанатично сосредотачиваться на чем-то одном, любит и ценит Землю? Чувство. Не имеет значения, что и кто его вызовет, но только оно не лжет – ты либо жив, либо нет. У меня очень умная мама, Эдвард. И человек она хороший. И крещеная. Давай ее послушаемся».
На самом деле англичанину не стоило воплощать Асиных теорий, чтобы быть целее мордой лица. Точнее, глазами, которые она рвалась ему выцарапать, если не отстанет от дочери. И слышать, что эта умница про него и всех его родственников до седьмого колена в запале и ярости выкрикивала, для психики – испытание еще то. Когда Даша по телефону поведала матери о новой, окрылявшей еще любви, Ася почувствовала себя мощно рычащей на недругов детеныша волчицей. Но завизжала в трубку, как придавленная дверью собачонка:
– Пощади собственную молодость, не гробь свою жизнь! Ему одиноко и тоскливо в чужой стране. Тебе ли, переводчику, не знать про языковую изоляцию. И вот он нашел влюбленную дурочку, которая не в состоянии послать его подальше, чтобы лечь спать вовремя и хорошо отдохнуть. Он не бесплатно в Москве сидит, пусть терпит вечернюю хандру. Условие работы, куда деваться. В Лондоне оторвется с приятелями. И вообще, пусть молится, сволочь, до рассвета, поклоны бьет, а не морочит девушку…
Она понимала, что говорит чудовищные слова. Ей казалось, что слышен хруст ломаемых звуками ее голоса костей дочери. Почему-то крепла уверенность, что та сейчас швырнет трубку. И Ася торопилась, не выбирая выражений, сказать как можно больше. Пусть обижается, пусть ненавидит, но хоть что-то в голову западет. Остынет, будет в состоянии размышлять, сама найдет в придушенном крике испугавшейся за нее матери здравые аргументы. Как ни удивительно, Даша твердо ответила: паника свидетельствует о том, что Ася о ней беспокоится, но нельзя во всем подозревать опасность для жизни, Эдвард любит, и почему бы ему не развестись, будто мало католиков это делают.
– Мало! – завопила Ася. – Предпочитают жить в гражданском браке, если не уверены в себе или избраннике, а к церковному относятся как к святыне. По трое детей мирно наживают, но венчаться не решаются.
– Развелся же Паваротти, мама.
– Да, но ждал освобождения от брачных уз шесть лет. Где бы католик ни обитал, развод ему разрешают или, подчеркиваю, не разрешают в Риме. Годы проверок, заседаний специальной комиссии и другая канитель. Правда, говорят про «неверное венчание». Это когда жених или невеста скрыли что-то, например тяжелую болезнь, вообще лгали о себе. Или сам обряд проводился с каким-нибудь мелким нарушением. Тогда венчание аннулируется. Но процедура разбора та же – тягучая нервотрепка без гарантий. Плюс ко всему разведенного не венчают, то есть со второй женой, законной с точки зрения государства, он блудит и дети их – ублюдки. Как могут относиться к этому родственники, не запятнавшие католичества такой похабщиной? Ты соображаешь, что и сам отступник, и его вторая семья своего рода изгои? Разочаровываю дальше, внимание. Любовь увядает быстро. Ей нужно много воздуха и безмятежность. А где их взять? И вот вы охладели друг к другу. Представь, в чем он будет считать тебя виноватой – ты лишила его неземного рая. Тут уж друзьями не расстанетесь. Не надо, дочка.
– Эдвард добрый, порядочный, щедрый и талантливый, – уперлась Даша. – Ему тяжело.
– Не-е-ет, милая, это еще не тяжесть. Небо с овчинку ему покажется, когда жена, такая же католичка, как он сам, оставит его голым, босым и бездомным. А он будет пытаться спасти каждый грош. О, там такая братская и сестринская война начнется! Умоляю, одумайся. В России за двадцать лет капитализма научились четко размышлять о зарплате. А они на Западе чуть ли не с рождения озабочены пенсией. Она же, сколько ни вкалывай, небольшая. Что накопишь, пока работаешь, на то и будешь доживать. И Эдвард копил, будь уверена. Англичане, как все европейцы, экономят на еде, спиртном, одежде. Не позволяют себе лишней комнаты в доме, капли горячей воды, литра бензина. Очень не бедные англичане. Если инициатором развода будет он, то отдаст жене все. Ему придется начинать сначала. А это несовместимо с женитьбой на тебе и рождением детей. И будешь ты ему бездетной подругой сколько вытерпишь. Если только он сможет простить тебе то, что сам натворил.
– Я понимаю, что ты мне добра желаешь, но это несправедливо. Ужастик не про Эдварда, – возмутилась наконец Даша.
Ася сообразила, что терпения дочери хватит на несколько минут, и уже почти бессвязно от спешки залопотала:
– Доченька, может, тебе хочется за границу? Поезжай! В Америку? В Европу? Папа даст денег. Я устрою на преотличную работу. Там, где у меня нет связей, у Жака есть. Он с удовольствием подключится. Тут знакомства вместо российских взяток. А уж Эдвардов, Ричардов, Марков, не связанных обязательствами с церковью, – навалом. Сама знаешь, любой будет твоим. И разве мало своих? Что ты зациклилась на самом бесперспективном иностранце? Выискивай у него недостатки, оскорбляйся от каждой мелочи, смейся над ним. Пойми, мы, женщины, не так уж беспомощны, когда влюбляемся. Можем бороться не только за, но и против.
