Рунич пришел сюда не то чтобы от скуки… Померещилось, что может быть получено сильное впечатление от новизны происходящего, которое расшевелит окончательно угасшие по осенней слякоти душевные силы, желания, эмоции, etc. То, что происходило в Сокольниках на дачке Пальмина, давно его не занимало. Как сценарист, он был почти отстранен от процесса. Съемки еще шли, но Пальмин большую часть времени проводил в монтажной. Пронырливый журналистишка, просочившийся на просмотр рабочего материала, тиснул — каналья! — в «Синемир» пасквиль, в котором он, Рунич, был назван «престарелым литератором».
Рунич поежился при воспоминании о гнусной статейке.
В остальном жизнь шла вяло. Подружка, соседка и утешительница Софи Добронравова упорхнула к мужу в Париж. Письменный стол давно не влек к себе. Литературные посиделки в «Синем щеголе» казались скучны и выспренни. Впечатлений! Новых впечатлений!
И вот он здесь. Аттракцион хоть куда. Для мамаш и их сопливых отпрысков. Но ему-то что за дело до глупых обезьян!
Он бродил по аллеям, с тоской глядя по сторонам и отчетливо понимая, что ему нужна еще одна интеллектуальная встряска сродни той, что дал ему забавный коротышка Митя Пальмин. Ведь он почти встрепенулся, почти начал писать. Почти… Почти…
Взгляд остановился на фигуре девушки, которая сидела за столиком у стеклянной стены гигантского аквариума. Там, за прозрачной преградой, сновали взад-вперед диковинные рыбы экзотических расцветок с причудливыми мордами, сверкали в свете электрических ламп, как драгоценные камни — алые, бирюзовые, лимонные, изумрудные, полосатые и пятнистые. Плавники и хвосты мягко колыхались в воде и казались живыми веерами, которыми рыбы-дамы подавали тайные знаки рыбам-кавалерам на морском балу. Ядовито-зеленые и багровые водоросли вставали лесом со стеклянного дна, обвивая обломки нежно-розовых кораллов, мраморные раковины и обросшие мхом камни.
Девушка сидела, отвернувшись к аквариуму так, что Рунич не видел ее лица. Ее рука — тонкая, бледная, с длинными худыми пальцами — придерживала на столике бокал шампанского.
Рунича поразили ее волосы — такие струящиеся локоны он видел только во Флоренции на картинах великих итальянцев. Да и вся она, казалось, струится. Плечи чуть покаты, но спину держит прямо. Фигура скрыта бесформенным по моде платьем, однако ее изящество нельзя скрыть ничем. Посадка головы, постановка чуть склоненной шеи, скрещение длинных ног, откинутая на столик рука… Во всем ощущались тайна и обещание. Свет, преломленный водой и стеклом, бросал на нее странные отблески, и чудилось, что она плывет в зеленоватой воде и солнце играет в ее кудрях.
Девушка повернула голову, и он увидел абрис нежной бледной щеки.
Что-то знакомое померещилось Руничу.
Но тут она резко обернулась, видимо, почувствовав его взгляд, и посмотрела на него в упор прозрачными удлиненными глазами, похожими разрезом на рыб, что плавали за ее спиной.
Зиночка! Зиночка Ведерникова!
На долю секунды чувство досады охватило его. Как? Эта восторженная дурочка? Сейчас пойдет болтать глупости о стихах да о древних царицах, замучает восклицательными предложениями.
Рунич был разочарован. Таинственная незнакомка превратилась в банально-докучливую знакомую.
Но в тот же миг разочарование сменилось удивлением. Полно, да она ли это? Как изменилась! И взгляд… Что с ней? Она явно узнала его, но лицо ее не выражало узнавания. Оно вообще ничего не выражало.
Он подошел.
Она молча протянула ему руку для поцелуя.
Он прикоснулся губами к ее холодной ладони. Что делать дальше? Она не предлагала ему сесть и в то же время, очевидно, никого не ждала. Рунич почувствовал неловкость, затем раздражение — она ставит его в дурацкое положение! — и сел не спросясь.
Она по-прежнему молчала, пристально глядя на него.
Он откашлялся.
— Зиночка… — начал он. В ее глазах появилось надменное недоумение, и он сбился. — Зинаида Владимировна… — Что говорить? Как себя вести? Однако… Однако это интересно. Интересно раскусить эту, новую… совсем женщину. Как же ее теперь называть? — Вы очень похорошели с тех пор, как мы не видались. Новая прическа? — выпалил он и покраснел от собственной пошлости.
Ее брови приподнялись. «Это вы мне? Мне?! Кажется, вы приняли меня за салонную барышню или, того хуже, за одну из ваших веселых подруг, которые падки до несвежих комплиментов», — говорили две тонкие изогнутые полоски, и брезгливая морщинка взбухала на гладком лбу.
Зиночка разозлилась.
Она пришла сюда с шумной компанией университетских друзей — просто так, развеяться, увидеть что-то непохожее на окружающую жизнь, отличное от надоевшего. Но компания быстро прискучила, пальмы с глянцевыми метелками листьев показались глупыми, животные — грязными и неприятными. Она ускользнула от приятелей и устроилась в кафе, расположенном у стеклянной стены аквариума. Рыбы с их медленным задумчивым движением успокоили ее.
Рунича она узнала сразу, и узнавание ошеломило ее. Она не ожидала увидеть его здесь, в месте для воскресных семейных выходов с детьми, боннами и бабушками. И потом… Последние дни, встретив его имя в журнале, она только о нем и думала. И вот он перед ней. Глядит удивленными глазами. Случайная встреча? Ответ на вопросы?
Она застыла. Машинально подала руку. Забыла о вежливости, так и не пригласив сесть. А теперь разозлилась. Он говорил с ней как с девчонкой, профурсеткой, фифой. Хуже — дурой.
Она слегка изогнула губы в полуулыбке.
Рунич задохнулся. В ее едва уловимой усмешке было превосходство. В эту минуту она владела им и знала, что владеет.
— Мне очень жаль, Юрий Константинович, — холодно проговорила она.
— Жаль? Чего?
— Что ваш первый опыт в синематографе оказался столь неудачным. Примите соболезнования, — ее усмешка стала явственной. — Ну, не отчаивайтесь. Вы — человек еще не старый. У вас все впереди.
Рунич вспыхнул.
Ярость шерстяным комком взбухла в горле. Дрянь! Правду говорила ее мамаша — мерзавка! Но какова! Смеется! Не совладав с собой, он грубо схватил ее за руку.
Она дернулась. Бокал шампанского полетел на пол. Звон стекла. Фонтан брызг.
— Ой! Мое новое платье! — Она растерянно смотрела на залитую юбку. Глаза полны слез, как у маленькой девочки.
Прежняя Зиночка. Гимназисточка-курсисточка, а вовсе не Снежная королева. Господи!
Он взял со стола льняную салфетку и приложил к мокрому пятну.
Она кивком поблагодарила.
Принесли еще шампанского, и он разлил его по узким тонкостенным бокалам.
Опустив глаза, она прикоснулась губами к краю бокала.
Под потолком вспыхнули лампионы. Электрический свет пронзил толщу воды в аквариуме, оттолкнулся от нее, рикошетом взрезал грань хрустального бокала и упал на лицо Зиночки. Оно стало странно некрасивым, причудливо искривленным, почти уродливым. Тени от ресниц стрелами легли на щеки.
