— Сиди, сиди! — в ажитации шептал он. — Смотри, как мы боремся за правое дело! Не бойся, тебя не тронут, ты — великий. Арестуют малышню, и то для виду.
Вдруг он сунул два пальца в рот, свистнул и полез через бортик ложи в зал.
— Наших бьют! Сарынь на кичку! — орал он дурным голосом.
Из кармана его шелкового летнего пальто что-то тяжелое выпало на пол, но Жоренька ничего не заметил. Эйсбар наклонился и поднял выпавший предмет. На его руке лежал маленький серебряный пистолет с изумрудом на рукоятке. Эйсбар быстро сунул его в карман и вышел из ложи.
Он сразу нашел черную лестницу и спустился по ней вниз. Долго шел подвальными коридорами, выбрался из кинотеатра с другой стороны улицы, нырнул еще в один двор. Погони не было, но противно было от того, что он уже начал играть чужую роль, влез в чужой костюм, подставил лицо чужому гриму и вот теперь запутывает чужие следы. Спасли бы титры! Перескакивая через лужу, он оступился, поднял фонтан брызг и подумал: «Если бы сейчас по темному переулку светловолосой колонной прошел титр „Конец фильмы“, то все бы и закончилось». Но — не его счастье. Так или иначе — кто же поставляет материалы «Защиты…»? Неужели Викентий? Завербован деятелями «Черного солнца»? Ведь только он знал, что этот эпизод проявлен и вставлен в фильм. Собственно, он сам его и смонтировал. Никто пленок, кроме него, в руках не держал. Нет, непохоже на него. Или — напрочь проигрался и готов продать все, что угодно? Схоронил обрезки пленки и торгует ими?
Он вышел к Арбату и вдруг понял, что находится поблизости от того дома, где живет младенец. Почему бы не провести там ночь? Аресты для виду — хорошая формулировка. Браво, Жоренька! А если — нет? Он поднялся на второй этаж и позвонил. Испуганная няня впустила его — так поздно он еще не приходил. Молча, минуя комнату младенца, он прошел в заднюю комнату, бросился не раздеваясь в кресло и провалился в сон. Спал словно умер, словно камнем упал на дно реки. Сон был тяжелый, вязкий и прервался внезапно — кто-то вытащил его на поверхность. Няня трясла его за плечо. В окно било солнце. Няня что-то говорила ему на своем ломаном английском. Он с трудом понял, что горничной еще нет, а няне надо выйти.
— Десять минут, десять минут, — свистела она.
Он кивнул. Хлопнула входная дверь, и он остался один в квартире. Не один — с «существом», как он по-прежнему называл ребенка. Из соседней комнаты доносилось сопенье, повизгиванье, вскрики. Он вошел в комнату. Шторы были задернуты, и в комнате царил полумрак. С некоторой опаской Эйсбар подошел к кроватке, взглянул на существо и — на мгновение ему показалось, что на него смотрит… он сам. Только что, проходя мимо зеркала, он видел свое отражение. И вот… Во взрослом взгляде существа (в полутьме было не очень видно, что один глаз — карий, а другой — зеленый, но Эйсбар знал это) были тревога и раздражение. «Существо» смотрело на него из фланелевых пеленок пристально, не отрываясь, не мигая. Хлопнула дверь — вернулась няня. Обнаружив Эйсбара рядом с кроваткой, она снова засвистела-залопотала. Эйсбар разбирал что-то о том, что ребенок показывает чудеса выживаемости, карабкается по своей крохотной жизни, как обезьянка по лиане, хватается лапкой за ветки, не дает себе упасть в бездну. Эйсбар слушал и не слушал. «Ему надо дать имя», — думал он.
В ресторации неподалеку он спросил крепкий кофе, калачи и газеты. Первым делом развернул «Ведомости». Газета солидная. Ерунду писать не будет. Ну да, конечно. На второй полосе: «ПРЕСТУПНЫЙ КИНОСЕАНС». «В синематеке на окраине Москвы… в очередной раз… группа экстремистски настроенной молодежи… присутствовали экс-звезда синематографа г-н Александриди и печально известный автор…» Ага, он уже «печально известный»! Так, далее. «Наша доблестная жандармерия… приняты оперативные меры… арестовано более двух десятков человек… в Матросской Тишине… г-ну Александриди и г-ну Эйсбару удалось скрыться…» Ай да Жоренька! Ай да любезный друг! «Аресты для виду»! К чертовой матери для виду! Но что это означает — «удалось скрыться»? На него тоже объявлена охота? И куда, позвольте поинтересоваться, деваться? Он крупными глотками пил кофе и лихорадочно думал. Глупости! Какие глупости! Если бы его хотели арестовать, давно сделали бы это. Он ни от кого не скрывается, сидит спокойно в ресторации, пьет кофе, жует калачи. Нет, у него паранойя, не иначе!
Он расплатился, вышел на улицу и как можно медленнее, сдерживая себя, чтобы не бежать и не оглядываться, пошел в сторону Калужской заставы. Сейчас он придет в монтажную и — есть ли Викентий, нет ли его — начнет работать. И все сразу встанет на свои места — пытался он уговаривать себя, но не очень получалось. По коридорам студии он шел, глядя поверх голов, благо его рост это позволял, делая вид, что никого не замечает. Еще один пролет… поворот… другой… Ну слава богу, наконец монтажная. Он уткнулся взглядом в дверь и остолбенел. Огромный амбарный замок болтался в металлических скобках. Он пощупал замок, взвесил его на руке, тупо подергал дверь. Еще раз подергал, сильнее. Рванул на себя. Замок издевательски качал железной башкой и скалился скважиной. Почти бегом Эйсбар устремился в контору управляющего. Теперь он несся действительно ни на кого не глядя, никого не замечая. В конторе, не спрашивая, сразу прошел в кабинет управляющего, краем глаза заметив, как в секретарской барышня за пишущей машинкой испуганно вскочила, и краем уха услышав, как она пискнула. Управляющий — кругленький пожилой человечек, исполняющий при владельце студии чисто технические функции — при виде Эйсбара тоже испуганно вскочил и почему-то забежал за свое кресло. Эйсбару даже показалось, что он не прочь присесть на корточки, чтобы спрятаться за спинкой кресла.
— Что это значит? Какого черта! — начал Эйсбар.
Управляющий мелко-мелко замахал на него ладошками, потом молитвенно сложил их и прижал к лицу.
— Ничего не знаю! Ничего не знаю! Велено! Обращайтесь в инстанции! Я ни в чем не виноват!
— В какие инстанции!
— Ничего не знаю! Велено!
Эйсбар вдруг почувствовал смертельную усталость. Сгорбившись, он медленно вышел из кабинета управляющего. Барышня все так же испуганно жалась к стене. Он подошел к ней, грубо схватил за подбородок, поднял ее искаженную страхом мордашку вверх, подержал, подержал и отпустил. На улице бесилось солнце. Воробьи брызгали по вчерашним лужам. Он брел к Якиманке. В голове словно завис густой туман. Мысли были отрывочными, кислыми. «Чужая игра… — вяло думал он. — Чужая игра… Но что за игра? Чья? Почему я? Если бы понять! Незаметно пробраться домой… Деньги… Паспорт…» Вот его переулок. Подворотня. Никого нет. Место нелюдное, он бы заметил, если бы кто-то ждал его. Но как добраться до ателье? Там-то как раз и могут ждать. Он осторожно заглянул в подъезд. Косые лучи солнца, падающие из высокого окна, насквозь просвечивали все три лестничных пролета. Никого. Он поднялся. Дверь ателье распахнута настежь. Он сделал шаг. Что-то хрустнуло под каблуком. Он наклонился, поднял осколки чашки и только тогда посмотрел вокруг. В ателье царил хаос. Мебель перевернута. Бумаги, книги, фотографии валяются на полу. Посуда разбита. Шкаф выпотрошен. Подушки пускают в воздух последние перья. Даже зола из камина вывалена на пол. Огромный дубовый хозяйский буфет, который Эйсбар, въезжая, хотел выкинуть, да так и не смог сдвинуть с места, опрокинут и разбит вдребезги. «А я еще хотел с ними драться рамочками от фотографий!» — усмехнулся Эйсбар и вдруг захохотал в голос. Он хохотал и хохотал и никак не мог остановиться, а руки уже шарили в выемке за камином, где он хранил наличные и документы. Лишь ощутив в руках тяжесть пачки с деньгами, он остановился. Надо же, все на месте. Хорошо спрятал. Впрочем, обыск произведен довольно поверхностно — сейчас он заметил это. Письменный стол перевернут, ящики выдернуты и опрастаны, а единственный запертый так и не вскрыт. «Хотели попугать? Но зачем?» — думал Эйсбар, рассовывая по карманам деньги и пряча за пазуху паспорт.
