Тяжело дыша, Хворостинин бросил меч в ножны.
— Скажи, Дивей-мурза, как бы ты мог взять нас в плен? Ведь мы оружные?
— Выморил бы голодом в этой крепости, — не задумываясь, ответил татарин. — Через неделю я взял бы вас голыми руками.
— Держать почетно, охранять строго, — приказал Воротынский.
Дивей-мурзу увели.
В словах крымского вельможи была правда. И хлеба, и мяса, и другого харча в городе припасено в обрез. Если бы ордынцы догадались окружить город и взять в осаду, русские недолго бы продержались.
* * *
В роскошном ханском шатре царило беспокойство.
Девлет-Гирей, лежа на подушках, с нетерпением ждал победных вестей от Дивей-мурзы. Ему было жарко, пот крупными каплями выступал на круглом отечном лице. Боли в животе от походной жизни усилились: хан то и дело засовывал левую руку под халат.
Стараясь сохранить невозмутимое безразличие, он чутко прислушивался к каждому звуку, доносившемуся снаружи. После прошлогоднего похода на Москву он стал носить звание «победителя русской столицы» и очень важничал.
У шатра раздался конский топот.
Кто-то подъехал, спрыгнул с коня. Наконец-то гонец, с победой. Девлет-Гирей напыжился, важно посмотрел на окружающих.
Сотник Мустафа, раздвинув цветные ковры, закрывавшие вход, появился на пороге.
Увидев его перекошенное страхом лицо, Девлет-Гирей побледнел.
— Великий царь, — вскрикнул сотник, — русские убили Теребердея, взяли в плен Дивей-мурзу! Твои войска бегут.
— Ты лжешь, собака! — прохрипел хан. Он схватил было меч, но раздумал, снял с ноги зеленую, расшитую золотом туфлю и обрушил на лицо гонца град яростных ударов.
Сотник рухнул на землю у ног Девлет-Гирея.
Узнав о пленении своего родственника Дивей-мурзы, хан долго не мог опомниться. Вскоре стало известно, что командующий жив и находится в русском Гуляй-городе.
Вечером все мурзы собрались в ханском шатре.
— Повелеваю вам, — выслушав вести, сказал хан, — завтра взять проклятый Гуляй-город, освободить Дивей-мурзу, а всех неверных — на цепь и в Крым. Я пришел сюда быть царем и государем всея Руси.
Вельможи подождали, пока хан поостынет, и стали почтительно давать советы.
Всех пугал срок.
— Великий повелитель, — склонил седую голову любимый паша мурза Сулеш, — просим тебя не торопиться. Надо все разузнать, осмотреть, найти слабые места русских. А уж потом мы ударим наверняка.
— О сладкорукий! Надо бы выманить русских из крепости, — сказал другой, — в открытом месте мы их сомнем… Или сжечь крепость.
— Вся сила русских в Гуляй-городе, — добавил третий, — он сделан из сырого дерева и не горит.
— Согласен подождать, — выслушав своих военачальников, важно сказал хан. — Бой перенести на субботу. Как победить врага, ваше дело, на то у вас пока есть головы. Посоветуйтесь между собой, сделайте как лучше. Но крепость должна быть взята в субботу. Стыдно вам, воины, русских много меньше… Хитрую собаку, воеводу Воротынского, привести ко мне на аркане, только так можно смыть позор. Дивей-мурзу взяли в плен! — опять взорвался хан. — Приказываю отрубить головы всем, кто охранял его.
Ханские вельможи, низко кланяясь, вышли из шатра.
* * *
В пятницу второго августа в ставке Воротынского появились перебежчики. Это были русские мужики, взятые в плен татарами под Рязанью. Они рассказали, что Девлет-Гирей в субботу готовится одним ударом разгромить Гуляй-город. Одних турецких янычар будет семь тысяч. Улан Ахмамет, заменивший Дивей-мурзу, приказал в ночь на субботу выдернуть во рву около одной из стен крепости колья, сделать подкоп и разобрать стену.
В заключение рязанцы попросились в полк к Воротынскому воевать против татар. Обласкав мужиков, воевода, оставшись один, долго думал.
— Призвать князя Шуйского! — приказал он.
В шатре появился воевода сторожевого полка.
— Сколько людей осталось в твоем полку? — спросил Воротынский.
— У меня восемьсот сорок два воина, а у воеводы Василия Ивановича Колычева — шестьсот восемьдесят два.
Воротынский заглянул в свои списки.
— Вот что, Иван Петрович, пусть твои люди днем спят, а ночью вокруг Гуляй-города дозор держат. Хан мыслит подкопом взять крепость. Понял, друже?
— Как не понять, Михаил Иванович, — отозвался Шуйский, — да только не взять хану крепости.
Нарядному воеводе Коркодинову Воротынский приказал изготовить пушки к бою.
Ночью ратники сторожевого полка выследили татарских лазутчиков и окружили их. Многие были убиты, другие спаслись бегством. Ханская затея не удалась.
В шатре Воротынского долго горел огонь. На совет собрались воеводы всех полков. Выслушав своих помощников, Михаил Иванович дал им приказы. Оставшись один, улегся на постель из медвежьих шкур, но заснуть не мог. Его мучили сомнения.
Русское государство в XVI веке.
«…Завтра решится судьба России, — думал Михаил Иванович, ворочаясь на жестком ложе, — и многое зависит от меня… Я должен и буду защищать престол царя Ивана. Но можно ли ему верить? Не пустой ли звук его обещание отменить опричнину? Что, если он после победы снова начнет пытать и казнить неповинных людей, разорять Русь?..»
— О, как я ненавижу его! — вырвалось вслух.
Михаил Иванович отбросил покрывало и сел. Хан Девлет-Гирей хвалился привести его на веревке в свое царство. Не посланный ли это богом случай избавиться от злодея? Но тогда татары должны одержать победу… «Если мы будем разбиты здесь, у реки Лопасни, что ждет Русскую землю? Оправится ли она или будет долгие годы платить дань и кланяться язычникам? Быть снова рабами? Боже милостивый! Казань и Астрахань отдать татарам! Опять потоками польется русская кровь. А Москва?» Князь вспомнил прошлогодний набег Девлет-Гирея, вспомнил обращенную в прах и пепел Москву. Выдержит ли родная земля, окруженная со всех сторон врагами, новое испытание?
Он поднял глаза на икону Николая-угодника, и показалось, что большие, чуть прищуренные глаза любимого святого смотрят не по-обычному строго.
— Прости меня, святой боже, за презренные мысли! Москва осталась одна, беззащитная. Пока бьется мое сердце, я буду стоять за отечество. Царь Иван смертен: потешится, да и на кладбище, а Русской земле жить вечно… Победа, только победа! Стоять насмерть за все, что можно любить в жизни: за родную землю, за народ русский, за православную веру, за свой дом, за детей, за матерей и жен своих…
Воротынский опустился на колени.
— Приведи мой ум в ясность, дай твердость руке, — просил он у бога, — не пущу язычника на отчизну. Скорее Ока назад потечет, чем мы отступим.
