Посланник изменился в лице:
— Я… меня… ее величество королева назвала так. Она считает меня представителем Компании английских купцов в Москве.
— Неслыханно!.. Возмутительно! — раздалось с разных мест.
Поднялся ольдермен сэр Джорж Барн:
— Мы знаем Джерома Горсея, нашего слугу, которому временно были доверены склады в Москве. Ольдермен Джером Горсей, московский резидент, нам не известен.
— Подлец!
— Негодяй!
— Господа! — запротестовал сэр Роуланд Гэйуорд. — Прошу воздержаться от оскорблений. Кто хочет говорить?
— Я хочу, — поднялся ольдермен Ричард Сальтонстом. — Джером Горсей сам назвал себя ольдерменом и резидентом нашей компании в Москве. Он хотел обворовать нас на две тысячи рублей. Но Роберт Пикок схватил его за руку. Он вор, он не может быть ольдерменом.
— По вине Джерома Горсея, — ольдермен Томас Смит отодвинул кресло и встал, — Джона Горнби подвергли пыткам, его жарили на огне. Только вмешательство боярина Бориса Годунова спасло его от смерти. Джером Горсей, — повысил голос ольдермен, — был виновником заключения в тюрьму Джона Чаппеля. Его держали в темноте, под землей полтора года. Незадолго перед тем Горсей поклялся отомстить Чаппелю и, воспользовавшись удобным случаем, передал копию одного письма русским. Из этого письма приказные вывели заключение, что Джон Чаппель был послан шпионом. Порученные ему товары на сумму в четыре с половиной тысячи фунтов захвачены в царскую казну. — Ольдермен Томас Смит поклонился товарищам и сел на место.
— И я хочу слова, — поднялся Ричард Мартин, уважаемый всеми богатый купец с белой длинной бородой. — Джером Горсей безрассудно и нагло злоупотребил оказанными ему милостями. Он извратил смысл королевских писем, будто бы даровавших ему власть. Он взял на себя смелость отстранить нашего представителя Роберта Пикока. При этом он подписывался резидентом и объявил боярской думе, будто он приближенный королевы, телохранитель ее особы и послан королевой и Государственным советом управлять компанией. Я требую немедленно отстранить его и разоблачить перед глазами королевы.
— Не надо пускать его в Россию! — крикнул кто-то.
— Вор! Негодяй! Они вместе с Антони Маршем обкрадывали нас!
— Вы видите, господин Джером Горсей, — обратился председатель к посланнику, — компания вам не доверяет. Мы думаем, вы останетесь в Лондоне и ответите перед судом за свои действия. Для вас так будет лучше.
— Безмозглые, выжившие из ума дураки! — трясясь от злости, крикнул Джером Горсей. — Его величество царь Федор Иванович просил нашу королеву прислать ответное письмо только со мной… — И он выбежал, громко хлопнув дверью.
Ольдермены долго сидели молча, поглядывая друг на друга.
— Он наделает нам еще много хлопот, этот Джером Горсей, — нарушил молчание председатель. — У него вовсе нет совести. Недаром его боятся все англичане в России. Он очень опасен и злобен. Не лучше ли отделаться от него другим путем?.. Надо сделать подарок Андрею Щелкалову либо еще кому-нибудь из начальных людей в Москве, и тогда он долго там не задержится. Он много хвастался королеве о своих заслугах. Но ведь в царском пожаловании ни слова не говорится, что торговать в Белом море по-прежнему будем только мы, купцы Русской компании.
— Да, да, вы правы, сэр.
— Я слышал от сэра Иеронима Бауса, — сказал Томас Смит, — будто Джером Горсей показывал вельможам свою записную дощечку, на которой он отметил день и то, каким образом лорд Лестер сбросил свою жену с двух лестниц, сломал ей голову и через это сделался любовником королевы… Вот если бы об этом узнала королева или лорд Лестер!
— Нет, — поразмыслив, сказал председатель. — Горсей слишком хитер, и не стоит ставить себя под удар. Все это враки Иеронима Бауса. Мы только обратим гнев королевы на себя.
— Мы поручаем вам сделать так, как вы находите лучшим, сэр Роуланд, мы всегда верим вам, — сказал ольдермен Томас Смит.
Никто не стал возражать.
Глава двадцать первая
ЧТОБЫ, НА ТО ГЛЯДЯ, ДРУГИМ БЫЛО НЕПОВАДНО
Когда воевода Петр Мятелев прискакал в город, все было тихо и благопристойно. Тело Семена Аникеевича родственники торжественно похоронили в склепе Воскресенского монастыря. Во всех церквах отслужили панихиды. Варничные строгановские люди работали, как всегда. Но городок, казалось, застыл, притаился в ожидании грозы.
Прежде всего воевода, крупный и грузный мужчина, навестил наследника. Придерживая на боку саблю, звеня оружием, он вихрем промчался по всем горницам строгановского дома.
Никита Строганов сидел в кабинете за большим столом деда и усердно чистил пищаль. Он готовился к охоте.
— Никита Григорьевич, где ты был, когда злодеи убили твоего дядю? — поздоровавшись, спросил воевода Мятелев.
— Семен Аникеевич мне и ближним слугам приказал выйти по тайному ходу в… — Никита Строганов прикусил губу: о строгановских подземельях посторонние не должны знать. — Он хотел один разговаривать с мятежниками.
— Крепкий нрав был у покойного.
— За дерзкие речи он ударил посохом Тимоху-подварка, пробил ему грудь.
— Откуда это известно?
— Старший приказчик дознался и сказал мне.
— Степан Гурьев?
— Нет, Макар Шустов.
— А-а, варничный приказчик. А куда девался Гурьев?
— Дядя послал его в Холмогоры.
— Зачем?
— Гм!.. — замялся Никита Строганов. — Что-то по делам меховой торговли, а точно не ведаю.
Воеводе показалась странной заминка племянника. Но он не подал виду.
— А кто убил Семена Аникеевича?
— Сие неведомо мне. Народу было много, наверное человек двадцать. Всё перепачкали, грязью завалили.
— Как он был убит?
— Дубиной разбили голову.
Воевода покосился на бурые пятна на шкурах белого медведя.
— Да, это его кровь, — подтвердил племянник. — А там кровь Тимохи-подварка.
Воевода задумался.
— В Москву писали? — спросил он, уставив маленькие глазки на Строганова.
— Писали. Вся семья на совет собиралась. Великого государя царя Федора Ивановича слезно просили строго наказать злодеев, чтобы впредь никому неповадно было.
— Поспешили. Почему меня не дождались? — притопнул ногой воевода. — Теперь вот кашу расхлебывай с вами! Город свой строгановский построили… Да как через такие вороты во двор людишки прошли? А где стрельцы ваши, пушки? Ведь у вас сотни оружных деньги получают! Дозорные на стенах… Эх! Вот кого в батоги взять, шкуру спустить до самых пят.
