Сделав телефонный звонок, приняв душ и переодевшись, Лэнг решил прогуляться по городу пешком и полюбоваться достопримечательностями. Перейдя площадь перед Букингемским дворцом, он прошел по Сент-Джеймскому парку, несколько минут понаблюдал издалека за разводом караула конной гвардии и направился к Трафальгарской площади, где снова задержался, якобы глядя на голубей и вечное круговращение толпы вокруг колонны Нельсона; таким образом, он получил возможность без помех оглядеться по сторонам, подобно любому праздношатающемуся туристу, и попытаться определить, не идет ли за ним слежка.
Вроде бы никто не проявлял к нему особого интереса.
Пройдя немного по Стрэнду, он снова остановился перед «Савоем», на сей раз чтобы прочесть афишу расположенного рядом с отелем театра. Если за Лэнгом и следовал «хвост», он не мог его распознать.
Еще через квартал Лэнг оказался возле фрагмента немыслимо древней, построенной еще римлянами, стены, обозначавшей место, где кончался Уайтхолл и начинался город Лондон. Здесь же улица Стрэнд меняла название на Флит-стрит; некогда здесь в тесном соседстве обитали редакции едва ли не всех крупных британских газет и издательских империй, но к настоящему времени все они переселились в предместья, бывшие колонии и другие места, где профсоюзы не имели заметного влияния.
В двенадцатом веке рыцари-тамплиеры построили здесь свой храм, так и называвшийся — Темпл
[27]
. К его сохранившейся части вел короткий, не обозначенный никакими вывесками проулок. А сразу за Темплом находился похожий на муравейник Темпл-Бар — обитель лондонских адвокатов. Они выбрали это место из-за его близости к Олд-Бейли, центральному суду, где на протяжении многих веков проходило большинство уголовных процессов.
Лэнг неспешно поднялся по лестнице; ему, правда, пришлось приостановиться и прижаться к каменной стене, чтобы пропустить мчавшуюся опрометью молодую женщину в черной мантии, из-под которой сверкала накрахмаленная белая манишка, и с белым париком на голове, криво сидевшем на ее собственных вьющихся белокурых волосах. В одной руке леди несла портфель, а другой придерживала парик. Она на бегу окинула Лэнга недовольным взглядом, пробормотала что-то — вероятно, поблагодарила за то, что ей уступили дорогу, — и помчалась дальше, грохоча каблуками по каменным ступеням.
Похоже, опаздывать на суд здесь считалось столь же неприличным, как и в Соединенных Штатах.
Дойдя до середины полутемного коридора, Лэнг остановился перед дверью с табличкой «Дж. Аннулевиц, адвокат». Ничего похожего на кнопку звонка на двери не имелось, и Лэнг просто постучал.
— Войдите, — послышалось из-за двери. Одновременно щелкнул механизм электрического замка.
Как только Лэнг переступил порог, дверь закрылась, и щелчок известил о том, что замок заперт. Дж. Аннулевиц, адвокат, как и Лэнг, имел старые привычки, которые никак не желали уходить в прошлое.
Можно было подумать, что по комнате, в которой оказался Лэнг, пронесся ураган: везде валялись — не были сложены стопками, а именно валялись — бумаги, на всех плоских поверхностях, в том числе и на полу. Из-под кучи листов торчал кожаный переплет явно старинной книги. Примерно посреди комнаты в этих бумажных сугробах была прочищена узкая дорожка, на которой стоял немолодой человек.
— Лэнг Рейлли, — утвердительно произнес он, подвигая к переносице сползшие на кончик носа очки. — Наверно, тебя здорово прижало, раз ты прилетел ко мне за помощью.
Лэнг попытался как можно лучше ответить на медвежье объятие.
— А разве не за тем же к тебе приходит большинство посетителей?
Хозяин кабинета отступил на пару шагов, как будто желал присмотреться к посетителю. Лэнг смотрел сверху вниз на каемку седых волос, окружавших розовую лысину.
— Или тебя прижало, или ты запутался.
На хозяине кабинета были серые брюки с ярко-красными подтяжками и частично выбивавшаяся из брюк накрахмаленная белая сорочка с расстегнутым воротником. Повернувшись, он провел Лэнга в крохотный внутренний кабинетик; беспорядок там оказался еще сильнее (хотя на первый взгляд казалось, будто такое невозможно), чем в том помещении, которое они только что покинули. Над бумажными сугробами, которым могла бы позавидовать и Арктика, возвышались, словно айсберги, только компьютерный монитор да стойка с множеством вересковых курительных трубок.
Джейкоб Аннулевиц, склонив голову, посмотрел на два имевшихся в кабинете стула, обтянутых кожзаменителем, потом наклонил один из них и попросту сбросил лежавшие на нем папки на пол.
— Присаживайся, — предложил он, протискиваясь на свое место за столом. — Присаживайся и рассказывай, как твои дела. Как Герт — довольна жизнью?
«Раны, которые наносят, не желая того, всегда бывают самыми болезненными», — подумал Лэнг, осторожно устраиваясь на стуле.
— Не знаю. Она ушла от меня почти год назад.
— Я не стал бы осуждать ее за это. Она хорошая, благовоспитанная девочка. — Он потянулся за трубкой. — И иметь дело с таким грубияном, как ты…
Лэнг смотрел, как его друг набивал трубку табаком из кожаного кисета.
— Я думал, что Рэйчел наконец уговорила тебя бросить курить.
Джейкоб кивнул и чиркнул спичкой.
— Уговорила… Дома. Потому-то я так держусь за этот дурацкий офис — единственное место, где я могу более или менее спокойно выкурить трубку-другую.
Вряд ли в биографии Джейкоба Аннулевица можно было найти место для спокойствия. Его родители, уроженцы Польши, чудом не пали жертвами холокоста и вскоре после войны эмигрировали во вновь созданное государство Израиль. Пройдя обязательную военную службу, молодой Джейкоб отправился учиться в Оксфордский университет. По каким-то известным лишь ему одному причинам он предпочел сырой английский климат средиземноморскому солнцу Палестины и получил британское гражданство, а потом степень доктора прав. Это не помешало ему остаться гражданином Израиля, и вскоре его завербовала израильская разведка «Моссад», чтобы он следил за арабскими посольствами и дипломатами.
И МИ5
[28]
, и резиденты ЦРУ знали о его действиях и, относясь к ним со сдержанным неодобрением, все же не вставляли ему палки в колеса. Евреи, прожив не одну тысячу лет в условиях непрерывного и очень резкого изменения отношений к ним, считали необходимым с одинаковой тщательностью шпионить и за врагами, и за друзьями. А вот о чем почти никто не знал — так это о мастерстве Джейкоба (кое-кто предпочитал слово «искусство») в обращении со взрывчатыми веществами, которое он приобрел за время службы в израильской армии. Он был нунцием нитратов, пандитом пластида, виртуозом гексогена.
